Возвращение из Индии
Шрифт:
— Можно мне отвезти вашу маму домой? — спросил я, заливаясь краской, как если бы согласия самой старой дамы было недостаточно.
— Конечно, — ответил за нее Хишин, — вы окажете нам важнейшую услугу. — И он обратился к Дори, сказав проникновенным тоном: — Ваш сын, похоже, забыл о нас, заговорившись с друзьями.
Она молча кивнула и сделала глоток чая. Я застыл на дверном пороге в некоторой растерянности, забытые лямки Шиви болтались у меня за спиной. До меня доносились какие-то звуки: это старая леди торопилась поскорее собраться.
— Снаружи идет дождь, — счел я нужным заметить, но тут же успокаивающе
Дори достала еще одну сигарету. Внезапно я ощутил необъяснимое желание остановить ее, как это часто делал Лазар, все время пытавшийся отучить ее от курения, и я потянулся к пачке сигарет. Поначалу она просто удивилась и даже испугалась, словно увидела руку умершего человека, вновь вернувшегося к жизни. Но она тут же пришла в себя и, убежденная, что я, подобно Хишину, просто тоже захотел закурить одну из ее тонких сигарет, протянула мне пачку, сопроводив ее своей великолепной улыбкой; у меня не оставалось иного выхода, как, взяв сигарету, нагнуться к Дори, чтобы прикурить, — что я и сделал, пробормотав при этом что-то сочувственное; при этом Хишин смотрел на меня весьма дружелюбно, одобрительно кивая головой. Как только мы вышли из дома, я тут же бросил сигарету, затоптав ее в землю. Легкий дождь, освеживший воздух, доставил матери Дори огромное наслаждение, как если бы одни лишь изменения в природе могли принести людям облегчение в их несчастьях.
— Ваша малышка не только очень мила, у нее еще к тому же хороший характер, — говорила старая дама, в то время как я учил ее правильно пользоваться пристяжным ремнем. — А ваша Микаэла знает, как с ней обращаться, — продолжала она.
— И я тоже, — не упустил я возможности подчеркнуть свою причастность к достижениям нашей с Микаэлой семьи на почве воспитания подрастающего поколения в качестве мужа и отца.
— Да, да, конечно, и вы тоже, — поспешно согласилась старая леди, которая, похоже, склонна была верить более спокойствию Микаэлы, особенно имея в виду будущее, о котором она явно хотела бы со мной поговорить.
Но я не хотел понапрасну терять время на болтовню о Микаэле, или даже Шиви, и даже обо мне самом. Я хотел говорить о Дори и о том, как она видит будущее, не говоря уже об очень невеселом настоящем, скрытно намекая на постоянное присутствие Хишина в ее квартире.
— Да, Хишин никогда нас не бросит, — сказала она.
— Для него это все тоже очень непросто, — согласился я. — Он постоянно чувствует вину за то, что перенес операцию из отделения, где она поначалу и должна была состояться, да еще пригласил постороннего хирурга из другой больницы.
Пришлось мне защищать Хишина и его действия. Как если бы обязанность отстаивать его невиновность была поручена именно мне. Старая дама сочувственно внимала всему, что я ей объяснял, согласно кивая головой, словно и ей самой хотелось, чтобы с Хишина была снята всякая вина за смерть ее любимого зятя.
— Конечно, для врача невозможно избежать вероятности смертельного исхода — так же, как невозможно рано или поздно избежать смерти вообще, — говорил я ей, стараясь направить ее мысли в сторону осознания сложности обсуждаемого вопроса.
— Вы имеете в виду, что вечная жизнь невозможна? — Это прозвучало так, словно именно этим я и занимался — убеждал ее в том, что жизнь может
Я вынужден был подтвердить ее подозрения — вечная жизнь невозможна. И тем не менее, если мы примиримся с мыслью о неизбежности смерти, это приведет к исчезновению всякого профессионального соревнования между врачами, пояснил я. Теперь мои слова явно ее встревожили.
— А что, это соревнование… это соперничество между врачами… оно существует на самом деле? — поразилась она.
— Что ж тут такого? — ответил я. — Все мы только люди. Ну вот, для примера: когда я поменял пару предписаний, которые дал вам профессор Левин, признаю, я чувствовал себя триумфатором.
— Но в ту минуту, когда он узнал об этом, он тут же вернул все на прежние места, — едко сказала она и улыбнулась с видимым удовольствием, видя мою реакцию.
Дом для престарелых тонул в темноте, хотя было всего только десять вечера, но старая леди не казалась обескураженной. Она тепло поблагодарила меня и позволила мне высвободить ее из пристяжных ремней, натянула свой белый берет, чтобы защитить голову от моросящего дождя, и осторожно выбралась из машины. Я сделал то же, предложив сопроводить ее до входа. Будучи в прекрасном физическом и умственном состоянии, она, говоря честно, ни в каком эскорте не нуждалась, но со свойственной ее проницательностью поняла, что мне очень хочется продолжить начатый разговор, а потому согласилась, чтобы я ее проводил, причем благодарила меня так, словно я делал ей большое одолжение.
Мы медленно двинулись через пустую террасу. Я задал ей несколько вопросов относительно этого места; она кратко отвечала. Затем мы остановились возле большой стеклянной двери, за которой виден был дежурный, увлеченно пялившийся в телевизор наружного наблюдения, в котором мы гляделись, похоже, как пара загулявших призраков. Внезапно она вздрогнула, как если бы в конце концов узнала меня и почувствовала с собою рядом исчезнувшую душу своего зятя и разглядела его самого — то ли в повороте головы, то ли в движении руки. А может быть, даже по тональности моего голоса. Стеклянная дверь не спешила открываться. Старая леди смотрела прямо на меня, но, похоже, не понимая, что именно мое присутствие побуждает ее говорить о нем.
— Бедный Лазар… у меня так болит о нем сердце, — сказала она грустно и потянула на одну сторону свой белый берет, чтобы хоть как-то защитить лицо от пронизывающего ветра. И словно она не была уверена, что я вполне разделяю ее чувства, добавила: — Знаете ли вы, как хорошо он к вам относился?
Ощущая боль, я покивал головой, как если бы все, что я предчувствовал с момента своего возвращения из Англии, сейчас подтвердилось.
— Но что теперь будет с Дори? — спросил я.
Она пожала плечами.
— Ей будет сейчас трудно. Очень трудно.
Я видел, что она не хочет углубляться в суть дела.
— Но как же она останется одна?
— Как? — мать Дори вздохнула, предпочитая не понимать, куда я гну. — Я не знаю, как. Все это безумно тяжело для нее. Как и для любого другого.
— Но как она выберется из этого всего? — не отставал я, не давая ей закрыть тему нашего разговора. — Она ведь не в состоянии оставаться наедине с собой ни минуты, для нее это невозможно, так ведь?