Возвращение из мрака
Шрифт:
– Как узнал, что Атай блефанул?
Филимон Сергеевич дурашливо хмыкнул.
– Не блефанул, нет. Тут штука похитрее. Человек уходит из жизни в двух случаях – от пресыщения или от нужды. У твоего Атаева все есть, но у него нет легенды. Без легенды такому, как он, скучно жить. Теперь она у него тоже есть.
Гараев подивился тонкой проницательности русского душегуба: да, без легенды скучно.
– Почему хочешь новую цену? Договор есть договор, разве не так?
– Обстоятельства изменились, – Магомай вторично мерзко хмыкнул, в темноте сверкнули то
– Какие еще обстоятельства?
– Мертвяка найти труднее – это раз. Но это не главное. Убивать второй раз нехорошо, грешно. Это два. То есть две причины. Есть и третья. О ней пока говорить не будем.
– Издеваешься, Маго? – тихо спросил Исламбек.
– Зачем издеваешься, что ты, дорогой! Я тебя уважаю. Но я человек контракта. Так меня папа учил. Контракт превыше всего. И он должен составляться с умом. Если в нем что-то упущено, это лазейка для крючкотворов.
Опять по инерции, слыша, как к сердцу течет тьма, Исламбек уточнил:
– Кто такие крючкотворы?
– Те же самые книжники и фарисеи, – солидно объяснил Магомай, дымя двумя сигаретами, – плюс всякие политиканы. Их бы всех перебить, но это никому не удавалось. Они самовозрождающиеся. Папа говорил, в иных мирах их тоже полным-полно. Всегда они мешают нормальным людям делать бизнес. Против них есть только одно средство – контракт.
Исламбек почувствовал, что сейчас придушит коротышку, но понимал, что это не так просто сделать, как кажется. Не только лукавые, лживые слова его обволакивали, но и дурманные токи, которые обыкновенно исходят из древних захоронений.
– Сколько же теперь хочешь за Атая?
– Плюс к тому, что было, вдвое.
– Цифру назови. Не юли.
– Сто тысяч, полагаю, в самый раз.
– Получишь, – сказал Гараев. – Но у меня тоже условие.
– Слушаю, бек.
– Пусть покажут по телевизору. Пусть покажут, как он подох. Чтобы ты третий раз не пришел.
– Обязательно, – заверил Магомай. – Само собой разумеется.
В одно прекрасное утро, проступившее над скалами, как кремовый пряник, двинулись в путь. Дедушка Шалай не сказал, куда идут, но у Саши с самого начала возникло нехорошее предчувствие. Бархан вдруг взвыл, глядя на него, и не пошел с ними. Вышли, когда едва развиднелось, но Саша не спросил, куда и зачем. Старик теперь раздражался от каждого лишнего вопроса, и это беспокоило мальчика. Он опасался за стариковский рассудок.
Утром старик сказал: «Возьми запасную куртку и штаны, могут пригодиться».
Они взбирались все выше и выше, хотя казалось, давно достигли предела высоты. Невидимые тропы, извилистые проходы меж скал, темные коридоры зарослей, полных невнятных звуков. Утро выдалось холодное, почти зимнее, хотя стоял октябрь. Через час или два, когда присели отдохнуть на поваленном дереве, Саша все же поинтересовался:
– Дедушка, почему мы не взяли с собой
– Это не его дорога, – ответил старик, глядя куда-то в просиневшее поднебесье. Съели на двоих кукурузную лепешку, попили воды из ручья – и пошли дальше.
Туда, куда нужно, добрались уже к вечеру, и похоже, это место было за гранью обычного, человеческого мира, в котором Саша привык жить. Уперлись в скалу с черной дырой посередине. Вокруг сплошным ковром цвели голубые цветы и сколько хватало глаз тянулся кустарник с голыми, колючими, будто прихваченными морозом ветками. Очертания земли тонули в зеленоватом, дымящемся тумане, а пики близких вершин сверкали снежной белизной. Если можно дойти до края света, подумал Саша, то они это сделали.
– Ну вот, – спокойно объявил старик. – Теперь подождем.
У мальчика сердце екнуло от дурного предчувствия.
– Хотите оставить меня здесь, дедушка Шалай?
– Придется, – ответил старик с сожалением, – Но ненадолго. Может, на год, на два – не больше.
– Но почему? Чем я провинился?
– Ничем, Камил. Дело не в твоей вине.
– В чем же тогда?
– У тебя завидная судьба, мальчик. У такой судьбы всегда трудное начало.
– Не хочу никакой судьбы, кроме той, какую дали родители.
– Эх, дружок, разве человек знает о том, что ему суждено.
– И я никогда не вернусь в Москву?
– Это неизвестно. Это зависит от многих причин. Чудовищный по сути разговор, но Саша воспринимал его так, словно они беседовали о результате матча между «Аланией» и «Спартаком».
– Кого из меня хотят сделать, дедушка Шалай? Зомби? Камикадзе?
Старик немного смутился.
– Не надо так говорить, Камил. Ты молодой, много еще не ведаешь. У меня давно нет детей, а те, какие были, уже не мои. Я привык к тебе, полюбил тебя. Сам знаешь. Мне жаль с тобой расставаться. Но нельзя объяснить словами все, что записано на скрижалях провидения.
– Какие там скрижали. Обыкновенный киднеппинг – и больше ничего. Я же понимаю – война. Вот и угодил случайно под ее колеса.
– Не случайно, нет, – с неожиданным пылом возразил Шалай, но договорить ему не дали. Из черной дыры к скале, как с того света, появился человек, по сравнению с которым дедушку Шалая вполне можно было счесть молодцом средних лет. Возникло нечто запредельное, туманное, с мохнатой бородой, как бы заслонившей сущность, похожее на шмеля, заговорившее глухим человеческим голосом.
– Привет тебе, бен-оглы! Не ждал тебя так рано… Привел все же отрока? А зачем?
Ответная реакция дедушки Шалая была еще поразительнее, чем появление из норы человеческого ископаемого, двигавшегося, впрочем, легкой походкой. Шалай внезапно повалился на колени и несколько раз потыкался лбом в можжевельник. Потом истово воздел руки к небу и торжественно изрек:
– О великий Астархай! Не в моей воле решать, рано или поздно. Признаюсь, хан, я запутался в мирских делах и давно перестал понимать, что происходит с нашими сородичами. Может быть, ты, хан, возьмешь на себя труд и просветишь дурака?