Возвращение из мрака

Афанасьев Анатолий Владимирович

– Глеб Осипович, миленький, – хотела упасть на колени, но решила, что пока рано, – зачем пугаете? Я стараюсь изо всех сил…

– Нет, не стараешься, – с облегчением увидела, как куратор потянулся к бутылке, с хрустом выдернул пробку, налил, правда, только в один бокал. – Не стараешься, Галя, наоборот, принимаешь меня за идиота.

– Глеб Осипович, да я!..

– Неужто поверю, что такая баба не подобрала в постели ключик к сосунку?

– Он не сосунок, Глеб Осипович.

– Как не сосунок? Да ему восемнадцать лет. По-старому тебя к растлению малолетних привлекли бы.

Внезапно ей явилась спасительная мысль, как хоть ненадолго задурить голову Мухобою. Ненадолго – это много. Сереженька намекнул вчера, что к ней обязательно потянутся по

его следу, а ее, дескать, задача – времечко протянуть. Когда намекнул, перепугалась до смерти: вдруг догадался про нее, про стерву? Он заметил ее испуг, успокоил, положил ласковую руку на живот. «Недельку, не больше, Галчонок. А там ищи ветра в поле». «Неужели с собой возьмешь?» – прошептала, млея. «С собой не с собой, а зверям на съедение не брошу», – как всегда туманно ответил ангел.

– Вы им вот что скажите, Глеб Осипович: он не тот, за кого себя выдает. Пусть проверят.

– Ты о чем?

Беженка присела на стул, придвинулась поближе, чтобы запах почуял, секретно округлила глаза.

– Может, по паспорту ему восемнадцать, на самом деле он взрослый мужик. У него все повадки мужичьи. Упаси Господь от таких малолеток. Скажите начальству, он черное дело задумал.

– Какое же?

– Мне не говорил, но, похоже, хочет лодки со станции угнать. Подельщик к нему приезжал, говорят, бандит из бандитов. На остров мотались, так этот, второй-то, там и остался на острове. После милиция нагрянула, ловили подельщика, да не нашли. Видно, вплавь ушел.

В глазах у куратора зажегся интерес, он медленно, смакуя, осушил бокал.

– Что значит – говорили? А сама где была?

Галина вспомнила, как провела целый день в постели – и к вечеру еле оклемалась – после ночи любви.

– Виновата, Глеб Осипович. Опростоволосилась. По женскому делу занедужила, – и откровенно, призывно улыбнулась.

– Та-ак, – протянул куратор. – Значит, вот у тебя какая тактика – прикинуться невменяемой. Не поможет, Галя. Хоть ты кто будь – олигофренка, шлюха, честная давал-ка – спрос один. Сейчас трудовых книжек нету, куда выговор заносить. Один раз ошиблась – могут простить. Второй раз – получи по заслугам. Боюсь, Галя, завтра уже не я к тебе приду, совсем другой дяденька. И в руках у него будет удавка. Эх, Галя, Галочка, пропащая твоя душа, что же ты натворила.

– Что натворила, Глеб Осипович? – беженка обмерла не столько от угрозы, сколько от равнодушия, звучавшего в голосе, будто куратор разговаривал не с живой, трепетной женщиной, полной огня и желаний, а с упокойницей.

– Не меня ты подвела, Галя, а себя самое. Уж лучше бы оставалась на панели. Ошибся я в тебе, Галя.

– Я постараюсь, Глеб Осипович! Зачем так со мной разговариваете? Честное слово постараюсь!

– Постарайся, Галя, постарайся. Завтрашний денек последний. Что хочешь делай, но выверни говнюка наизнанку.

– С живого с него не слезу, Глеб Осипович. В первый раз куратор улыбнулся по-доброму.

– Запомни, Галя, судьба человека зависит всегда от него самого, от его собственных усилий. Пышки с неба никому в рот не сыпятся… – помедлил, налил и ей шампанского. – Что ж, давай выпьем на посошок.

Беженка почтительно приняла бокал.

– Разве не приляжете, Глеб Осипович?

– Миновало время забав, Галя, наступило время расплаты… Если только на минутку… Ты подмытая?

– Еще как, Глеб Осипович. С марганцовкой и хлоркой, как вы любите.

Когда ушел через полчаса, села в уголок и заплакала. Не то горе, что убьют, к этому давно готова, а то печально, что больные старики и Лизонька останутся сиротками. Но ангела не могла предать. Да и нет на нем греха. Выдать его злодеям, все равно что вынуть из себя сердце, положить на стол и хрястнуть обухом. Это невозможно. Это не в человечьих силах.

ДИВЕРСИЯ

Карабай назначил срок на субботу, на 28 мая. Накануне, накоротке повидался с Гараевым, подсел к нему в «Кадиллак» на выезде с улицы Герцена на Площадь Восстания.

Гараев уже знал о принятом решении. В этот день не только в Москве, еще в трех крупных городах планировались показательные акции. Вся Россия содрогнется от очередного предупреждения. Конечно, это не значит, что она опомнится. У руссиян не осталось мозгов, они уже не способны ни оказать сопротивление, ни признать поражение, как несколько лет назад. Западная порча въелась слишком глубоко. Но это все не важно. Борьба на диких пространствах, заселенных рабами, велась уже не с Россией, а со всем миром, во главе с проклятой Америкой, где царствует шайтан. Пусть все лишний раз почувствуют мощь карающей правоверной руки.

С Гараевым обсудили последние детали. После всех консультаций (Карабай побывал за эти дни на Кавказе, в Иордании и в Турции, это было в его духе, в духе человека-призрака: кинжальные броски туда и обратно) они оба пришли к выводу, что главный исполнитель московской акции является все же натуральным зомби-камикадзе, хотя и с небольшими психическими отклонениями. Отклонения, вероятно, проистекали из его неполноценной славянской природы, не поддающейся стопроцентной подгонке Нехарактерные для нормального зомби признаки – некоторая неуравновешенность, склонность к экспромту, повышенная эмоциональная чувствительность – не имели решающего значения. Как ни странно, Карабай окончательно уверился в этом после встречи с горянкой Наташей, через которую, как через магический кристалл, осуществлялся постоянный кодовый контроль сознания исполнителя. Девушка произвела на Карабая сильное впечатление. По душевным качествам она явно превосходила многих из его соратников-мужчин, и позже, когда вспоминал о ней, ему пришло в голову сравнение с пулей моджахеда, летящей в сердце врага. Беседу с ней он вел осторожно, начал с комплиментов, но пламенная горянка дерзко прервала его. «О-о, великий воин, – улыбнулась одними глазами, – зачем тратить драгоценное время на пустяки. Я знаю, зачем ты позвал меня». «Тогда скажи, раз такая умная», – засмеялся в ответ Карабай, пропустив мимо ушей ее дерзость. «Ты хочешь знать, не свернет ли Камил с праведного пути?» Растерявшийся Карабай подтвердил, что это именно так. «Скорее эти горы, – красавица изящным жестом очертила Кавказский хребет, – упадут в море, чем Камил поддастся сомнениям». «Откуда такая уверенность?» – поинтересовался Карабай. Девушка ответила просто: «Он здесь, – ткнула пальцем себе в грудь, – а я там», – и вытянула руку в направлении руссиянской стороны. Детская аргументация вполне убедила Карабая, ибо он давно понял, что истина не в мудрости, а в любви. Неважно к чему: к мужчине, как у этой амазонки, или к многострадальной родине, как у него самого.

– Я все же охотника подстрахую, – сказал Карабай Исламбеку. – Я буду рядом с ним.

– Интересно, – позволил себе иронию Гараев, – поплывешь вместе с ним по воде?

– Нет, – сказал Карабай, – останусь на берегу, но сам нажму кнопку.

Гараев зажег сигарету, и Карабай недовольно поморщился в полумраке пропахшего кожей салона.

– Наверное, ты как всегда прав, бек, – задумчиво произнес Гараев. – У меня тоже есть тревога. Вчера, когда спал, кто-то позвонил по телефону, а когда снял трубку, там тихо… В «Топаз» приходили какие-то люди из налоговой полиции. Их не пустили, велели подождать на улице, пока свяжутся со мной. А когда пошли за ними, их и след простыл. И позже не вернулись. Не знаю, что думать.

– Меньше кури, – посоветовал Карабай. – Дым съедает печень и приводит к нервному истощению.

– Ты сам сказал, не доверяешь мальчишке.

– Сколько людей можешь поднять, если понадобится?

– Уточни, бек. Вывести на улицу или для более тонких дел?

– Извини, брат, – Карабай почувствовал, что взял неверный тон: накануне великого дня не стоит препираться по пустякам. – Я немного волнуюсь. Камилу я доверяю, он чудной, но не ссученый. Хочу сам видеть, как забегают крысы. Твои люди пригодятся, если менты от страха устроят провокацию, начнут хватать кого попало. Тогда дадим им еще один хороший урок.