Возвращение из мрака
Шрифт:
– Не морочь нам голову, парень, – сказал первый бомж. – Какая эвакуация среди ночи? Газом даже не пахнет.
– Ага, – поддержал второй. – Ты нам с Максимычем баки не заливай… А что это у тебя за мешок? Бутылок насобирал?
Первый потянулся к телефонному аппарату на столе.
– Счас проверим, какая эвакуация, про которую ничего не известно.
– Нет, звонить не надо, – Камил перемахнул комнату и оборвал телефонный шнур. – Тревога учебная, без настоящего газа, но секретная. Проводится по специнструкции. Не хотите добром, придется силой эвакуировать.
–
– Бить не буду, – из мешка Камил извлек пистолет. – Но пристрелю как собак. Согласно правилам. Еще есть вопросы?
– А куда эвакуироваться? – вежливо спросил тот, который сидел на койке. – В подвал, что ли? Или на контейнер?
– Подвал глубокий?
– Бункер, – сказал тот, который за пультом. – Выдерживает прямое попадание баллистической ракеты. При батюшке Сталине делали.
– Годится, – кивнул Камил. – Выходи по одному. Запер операторов-бомжей в подвале и вышел на улицу.
Прислушался к знобкой ночной тишине, с удивлением подумал: неужели все так просто? Неужели беспечность россиян равнозначна их душевной лени? Он знал, по внешнему периметру объект охранялся более надежно, там сменяли друг друга наряды, прохаживались вдоль колючей проволоки часовые с овчарками, под наблюдением подъездные дороги, но как можно было оставить практически без присмотра водную трассу? Уму непостижимо. А как можно отдать великую страну на разграбление сотне пронырливых, говорливых проходимцев? Корень у всего один. Астархай говорил: русские больны, сынок, они слишком устали от потрясений двадцатого века, от его кровавых рек. Астархай полагал, если мертвый русский сон продлится еще пять или десять лет, просыпаться не будет нужды. Тот, кто проснется, все равно не узнает родного подворья и не разыщет отчих могил.
Обратный путь проделал за несколько минут. Под теми е ветлами разделся и упаковал одежду в мешок, затянув его тугим узлом. По уговору, по плану (в этом была своя мудрость) ему не нужно возвращаться на станцию, а плыть по течению, обогнуть островок и подняться на берег зле ретрансляторной вышки. Там ожидает пикап с открытой дверцей и с ключами в замке зажигания. Все вышло удачно: пикап стоял на месте под брезентовым навесом, вокруг ни души, но было небольшое изменение – из глубины салона улыбалось добродушное лицо Сидоркина. Камил не удивился, загрузил мешок, уселся за баранку – и только потом холодно спросил:
– Вроде так не договаривались, Антон Иванович?
– Не договаривались, – согласился Сидоркин. – Но ты, Саша-джан, рискуешь только головой, а я карьерой. Чувствуешь разницу?
– Чувствую, – усмехнулся Камил. – Можно начинать?
– Пронеси, Господи, – ответил Сидоркин.
Камил нагнулся, достал из-под переднего сиденья портативную рацию. Настроил на передачу, получил ответный сигнал и, глядя прямо перед собой, четко произнес одно слово: залп!
Карабай видел, как зомби скользнул в воду, и поразился его удивительной сноровке. Лишь на мгновение,
– Коля, видел?
Тот подлетел на полусогнутых.
– Не понял… Вы о чем, господин?
Карабай смотрел на него с сожалением: еще одна марионетка, которую сегодня придется убрать. Ничего, кто-то верно заметил, русские бабы еще нарожают сколько угодно рабов. Вдруг почему-то захотелось обмолвиться словцом с безответным существом.
– Давно работаешь на Гарая, Коля?
– Извините, барин, не пойму, о ком вы? Меня Ахмет Шалманов нанимал. Пятый год как в бригаде.
– Ну и как он? Не обижает?
– Что вы, как можно. Хороший, добрый человек. Да нам много и не надо.
– Это верно… Раньше кем был? В прежней жизни?
Савелов поежился – то ли от холода, то ли от страха.
Обычно у этих подневольных руссиян все реакции примитивные, как у насекомых.
– Дак что же… работал и раньше… Мастером по оборудованию… На сотом заводе. На Семеновской.
– Закрыли завод-то?
– Не то что закрыли, но денег, конечно, не платят. Демократия же, блин.
– У тебя детишки, женка?
– Все есть, барин, жаловаться грех.
– Людей приходилось убивать?
Савелов едва слышно скрипнул зубами – это уж точно от робости.
– Как можно, господин… Такое нам не по силам. Карабаю надоел пустой разговор, не мог понять, зачем затеял. Отогнал Савелова властным движением руки.
Сидел истуканом, изредка нежно поглаживая пусковое устройство. И все же не было ощущения, что сегодня особенный, великий день. Все дни борьбы в сущности одинаковы. С улыбкой подумал, что так можно не заметить, когда придет окончательная победа. Если о ней не объявят с экрана.
Наконец затрещало в приемнике, и после короткой паузы голос зомби произнес: залп! Дождался! Как всегда в торжественную минуту почувствовал ласковый скребок под сердцем. Залп. Огонь. Пли. Изумительные, волшебные слова, кружащие голову крепче, чем женщины и вино. Всегда подводящие некий блистательный итог. Русские ничего не придумали лучше этих слова. С улыбкой наслаждения Карабай передвинул рычаг на приборе – и в ту же секунду почувствовал, как в затылок уперлось что-то твердое. Он слишком давно воевал, чтобы не понять, что это такое.
– Приехали, Карабаюшка… Опусти ручонки-то, опусти… Доигрался, браток, со взрывчаткой.
Голос за спиной звучал наставительно, беззлобно, и смешался с огненной иллюминацией, озарившей окрестность ярче тысячи солнц. Вспышки следовали одна за другой, и при каждой вздымалась над противоположным берегом фигурная мозаика, словно невидимый рыбак-великан пытался накинуть на реку сверкающую, узорчатую сеть.
Стоявший сзади человек выудил у него из-под мышки пистолет и забрал пусковое устройство, сопроводил комментарием: