Возвращение Каина (Сердцевина)

Алексеев Сергей Трофимович

— Танкист — профессия творческая, господа офицеры, — то ли от удовольствия, то ли от скуки разглагольствовал он. — И всякий творец обязан видеть плод своего труда. Плод — это стимул творчества. Каждый из вас должен иметь представление, как действует тот или иной снаряд в условиях городского боя…

Со сна Кирилл еще не врубился в смысл его слов, не осознал, куда и зачем идет, и потому шел в Белый дом с солдатской механичностью. Ко всему прочему, смущала некоторая бесполезность стрельбы, когда от снарядов вылетали лишь стекла да драные охвостья жалюзей…

Но то, что он увидел, поразило воображение

и вывернуло память, словно пустой мешок, чтобы наполнить затем неиссякаемой отвратительной мерзостью — лохмотьями человеческого тела…

Он скрючился на паркете в луже разлитого виски и, подавляя в себе приступ, мучительно бормотал сквозь зубы:

— Боже мой… Не хочу… Нет…

А в ушах все настойчивее верещал сверчок командирского голоса:

— Триста пятнадцатый, триста пятнадцатый…

Перед глазами же в лучах невидимых фонарей по пустым и мрачным коридорам сквозняком проносило какие-то тени и странные вереницы людей, одетых то ли в пожарные, то ли противохимические костюмы. Эти люди что-то волочили крючьями по паркету, и взгляд Кирилла медленно тянулся туда, где скрипело под их ногами битое стекло.

Он заставил себя остановить этот взгляд, ударил кулаком по полу:

— Нет! Нет!

Из разрезанной осколком руки закапала кровь.

И своя кровь, бегущая на паркет, остановила ту, чужую, вызывающую тошноту и омерзение.

Он встал на ноги, зажал ранку на ребре ладони.

Аннушка смотрела на него с молчаливым состраданием и будто снова спрашивала — что ты сделал с собой, Кирилл?..

— Налей мне виски, — хрипло попросил он.

Она освободила чашку от какой-то закуски, наполнила ее и подала. На дне лежали помидорные семечки, золотистый цвет виски окончательно вернул его в реальность. Орден валялся на полу, среди осколков, и отмытый матово поблескивал лучами. Кирилл выпил до дна и вдруг стал быстро пьянеть, впервые за последние дни.

— Пойдем, я уложу тебя, — по-матерински сказала Аннушка.

— Надо жить, — пробормотал он. — Забыть все и жить.

— Тебе лечиться надо, — Аннушка взяла его за руку. — Идем.

— Я здоров! У меня ничего не болит… Вот только кровь течет, — он отнял палец от ранки. — Нет, уже и кровь не течет.

— Ступай спать! — велела она. — Пиру конец!

— Аннушка, не бросай меня, — попросил Кирилл. — Я без тебя пропаду. Я знаю, что пропаду.

— Как же бросить теперь? — с какой-то бабьей злостью проговорила она. — Мы с тобой кровью повенчаны! Ступай!

Он уже не мог сам снять сапоги. Аннушка разула его, стащила брюки и накрыла солдатским одеялом. Он заснул мгновенно, как тогда, на броне…

Из раннего детства он помнил единственный эпизод и потому запомнил Дом ребенка. Все остальное выветрилось, хотя его передали в детский дом четырехлетним — почти взрослым по приютским меркам. Он помнил, как первый раз к нему приехал старший брат Алеша и привез в подарок танк и волшебную палочку — желтую клавишу от рояля. В памяти, словно огонек свечи на ветру, трепетало лишь одно мгновение — он куда-то бежит, не видя ничего впереди, и оказывается на чьих-то крепких и теплых руках. Ему так уютно на них, что это чувство навсегда спаялось с понятием — брат.

И теперь ему приснился не Алексей, а вот это ощущение

спокойствия и уюта, будто он маленький сидит на невидимых братских руках…

Кирилл тут же и проснулся с этим чувством, и оно еще продолжалось несколько секунд наяву, пока он не открыл глаза.

В спальне он был один, и показалось, что он один во всей квартире. Сразу же, словно осколок стекла, прорезала мысль — ушла! Усыпила его и тихо ушла насовсем. Навсегда!

Он вскочил, метнулся в залу…

Аннушка спала на двух креслах, укрывшись своим пальто. Была еще ночь или раннее утро — он потерял счет времени, а часов на руке не оказалось. Кирилл попил воды на кухне, осторожно вошел в залу. От вчерашнего пиршества не осталось никаких следов, и потому создавалось ощущение, что ничего остального тоже не было…

Он взял ее на руки и понес в спальню.

— Зачем? — спросила она сквозь сон.

Кирилл молча положил ее в постель и стал медленно раздевать. Она либо спала, либо притворялась спящей, оставаясь безразличной ко всему. А он любовался ею, трогал пальцами соски, ложбинку живота, будто слепой, ощупывал бедра, колени; его тянуло к женщине, и он желал ее спасительной энергии, которая бы влила в него чувство уверенности в себе, ощущение власти и силы духа.

Но он с ужасом начинал осознавать, что не способен и безнадежно слаб возле нее. Прекрасное, светящееся в полумраке тело совершенно не возбуждало в нем тех чувств, что бушевали вчерашней ночью на соломенной постели. Он, будто старик, любовался красотой девушки, восхищался ею и предавался воображению.

Аннушка же, совершенно беззащитная и доступная, безмятежно спала, будто знала, что ее красота достойна лишь холста, но не постели.

А ночь была какая-то бесконечная. Он снова мылся в душе, потом брился и, ощутив неожиданный зверский голод, осторожно, чтобы не звенеть посудой, и жадно ел все, что осталось от пира. Желудок был полон, и пищи уже не осталось, кроме консервированного острого перца и сливочного масла. Он покурил, напился воды и, одержимый голодом, стал есть перец с маслом: забитая в подсознание детдомовско-казарменная мысль о спасительности пищи, о ее целебной силе делала свое дело.

Наконец, он уснул в креслах, дыша огнем и страдая от боли опаленного, распухшего языка, но ощущая тонкий, обволакивающий запах Аннушки, исходящий от черного пальто.

В следующий раз он проснулся часов в одиннадцать от шума воды, доносящегося из ванной комнаты. Дверь оказалась незапертой. Кирилл отворил ее и встал, прислонившись к косяку; Аннушка стояла под душем, льющаяся по ее телу вода делала его еще прекрасней, кожа лучилась, отчего искрились брызги и окутывали ее радужным пятном. Она откинула волосы со лба, сказала повелительно:

— Собирайся, сейчас поедем.

Кирилл даже не спросил, куда и зачем. После ночного фиаско он желал ей повиноваться, как голосу командира.

— У тебя деньги есть? — спросила она.

— Есть…

— Хорошо. Освободи чемодан и приготовь деньги, — распорядилась Аннушка. — Гражданский костюм я почистила.

День был ясный, солнечный, прозрачный, холодный воздух был недвижим, но чутко отзывался даже на движение руки. Сегодня тоже можно было не учитывать поправки на преломление луча…