Возвращение Каина (Сердцевина)
Шрифт:
— Видел! — задиристо сказал Кирилл. — Своими глазами!
— Документы! — будто выстрелил седой.
Кирилл бросил ему на стол удостоверение личности офицера. Седой раскрыл, профессионально сверил фотографию с личностью.
— Значит, ты тоже был в Белом доме четвертого октября?
— Был!
— И что же там делал? — Холодный тон перелился в мягкий, куражливый. — А, лейтенант Ерашов? Кирилл Владимирович?
— Капитан Ерашов.
— Капитан? — Седой перелестнул страницу в удостоверении. — Верно, капитан… Так что делал, капитан?
— Стрелял.
Седой несколько
— И брат стрелял?
— Не знаю… Ну вот что! — Кирилл оперся на стол. — Я не намерен отвечать на ваши вопросы…
— Будешь отвечать! — неожиданно рявкнул седой и вскочил. — В Лефортовской тюрьме!
— А ты на меня не ори! — взвинтился Кирилл, ощущая, как ярость сознания ударила в кровь и стремительно растекается по телу. — В гробу я тебя видел! Сажай!
— Лицом к стене! — скомандовал седой и взбагровел. Рука его запуталась в застежках халата. Наконец он выхватил из плечевой кобуры пистолет, наставил на Кирилла.
— Стреляй! — драчливо сказал Кирилл. — Положи рядом с братом.
— Руки на стену! — Одной рукой он схватил телефонную трубку, сверкая глазами, стал набирать номер.
А кровь уже горела от ярости! Кирилл повернулся к стене и неожиданно, боком прыгнул к седому. Тот молниеносно ударил Кирилла по горлу. Дыхание перехватило, и следующего удара, рукояткой пистолета по голове, он почти не ощутил. Что-то мягко толкнуло в темя, и линолеумный пол оказался перед глазами. «Хорошо…» — подумал он, словно в дреме, перед тем как крепко заснуть.
Он очнулся в машине, на заднем мягком сиденье, с запрокинутой на спинку головой. Перед глазами теперь была чистая, белая обшивка потолка. С трудом поднимая тяжелую, гудящую голову, огляделся: по бокам сидели двое гражданских в светлых пальто, очень похожих друг на друга, как братья-близнецы. Седой — на переднем сиденье, точно в таком же пальто, как в униформе.
Руки оказались в наручниках…
А за окнами машины была та же, прежняя Москва, залитая светом негреющего солнца, только уже предвечернего, багровеющего. «Хорошо…» — снова подумал Кирилл, ощущая неуместную радость.
Машина въехала в какой-то двор и остановилась. Кирилла небрежно вытащили из машины и повели в двери. Он бы мог идти сам, но умышленно обвисал, как мешок, чтобы эти «близнецы» повозились с ним. Потом его провели каким-то коридором и втолкнули в камеру, где можно было лишь сидеть, и то колени упирались в стену. Кирилл ощупал голову — на темени вспухла большая мягкая шишка, и было еще больно глотать: кадык на горле, казалось, вмялся в горло.
— Ну гады! — с прежней яростью сказал он. — Ну сволочи!..
Хотелось курить, но карманы оказались совершенно пустыми. Даже ключи от квартиры забрали. Как же, преступника поймали! Стрелка! Эта проснувшаяся в нем ярость была непривычна тем, что как бы лишала его желания думать, вспоминать прошлое. Она будоражила сознание, и хотелось только действовать, будоражить все, что его окружает. Кирилл стал дергать и рвать наручники; их клыки все сильнее и сильнее закусывали запястье, до боли стискивая кистевой сустав, а он продолжал рвать и этим удовлетворял свою страсть к действию. «Хорошо! — злорадно думал он. — Очень хорошо!»
— Чего стучишь?
— Тебя не спросил! Пошел отсюда! — заорал Кирилл.
Охранник молча вытащил из-за пояса дубинку, перехватил ее как лом и ударил в живот. Кирилл согнулся от боли. Второй удар пришелся по спине, наискось — будто каленым железом ожгло. Охранник хладнокровно затворил дверь, щелкнул замком.
Минут десять Кирилл дышал через раз, справляясь с болью. Затем медленно разогнулся, вытер слезы о рукав плаща.
— Ну, сука!.. Хорошо!
И застучал снова, реже, но сильнее. Боль отдавалась в спине, но лишь добавляла ярости. На этот раз дверь открылась неожиданно, так что Кирилл едва не вывалился из камеры. Пришли двое, уже с дубинами в руках, и молча, без вопросов, начали молотить его прямо в дверях. Кирилл хотел крикнуть — хорошо! — но от ударов по спине задохнулся. Тогда он попытался перехватить дубинку, потянулся скованными руками и отлетел к задней стене. В левом ухе хлопнуло, словно воздушный шар, и зазвенело.
— Хочешь — еще постучи, — спокойно бросил охранник и затворил камеру.
Онемевшее тело казалось чужим, неуправляемым, перетянутые руки посинели, но распиравшая его ярость не угасла, а будто сжалась в комок и затаилась горящим красным углем. Перед глазами возник афганец — тот самый, что рвался пострелять из танка и карабкался на броню. Его так же били дубинами, а он не чувствовал боли, вертелся под ударами как резиновый и что-то орал.
Вместе с бесчувственным телом очужело и время. Кирилл не помнил, не замечал его: ни к чему стало знать, вечер сейчас или ночь и сколько он находится в этой камере. Ему было хорошо, потому что уголь ярости вновь начал разгораться и притягивать к себе чувства. Вдруг дверь открылась, и охранник — тот, что бил или другой: все они стали казаться на одно лицо, — бесстрастно скомандовал:
— Выходи! Лицом к стене!
Кирилл вышел, разминая затекшие в неудобном положении ноги. Пристукнул каблуками, словно хотел сплясать.
— Лицом к стене!
Похоже, охранники и вся служба безопасности насмотрелись американских боевиков про полицейских и теперь до смешного копировали все их действия, команды, и потому их поведение казалось ненастоящим, а голоса звучали как голос переводчика — развязно, нудно и порой торопливо. Кирилл усмехнулся и выматерился с солдатской простотой — опять нарывался, однако страж насильно приставил его к стене и наскоро ощупал одежду и карманы.
— Иди вперед!
Его привели в кабинет на четвертом этаже, посадили на стул перед пустым столом. Поигрывая дубиной, охранник маячил за спиной, ждал хозяина. Не зря все-таки два года качал мышцы! Небольшая прогулка по коридорам и лестницам восстановила нарушенное движение мышц и их силу. Только бы сняли наручники, чтобы отошли руки…
Вошел хозяин — тонкий, узкоплечий человек в огромных очках, по пути к столу, хмуро распорядился:
— Наручники снять.
Охранник разомкнул челюсти железных браслетов, козырнул и скрылся за дверью. Кирилл усиленно растирал отекшие руки.