Возвращение Матарезе
Шрифт:
– Черт побери, Бен, куда ты клонишь? – прервал его Фаулер. – Говори по существу.
– Вопрос этот очень тонкий, Джеми, однако значение его гораздо больше, чем всех тех денег, которые только есть у внука барона Матарезе.
– По-моему, тебе нужно объяснить, что ты имеешь в виду, – заметил Стюарт Николс.
– Все это такое же вечное, как пророки Ветхого Завета и их последователи, считавшие каждое слово своих пророков священным, непререкаемым.
– Бен, давай обойдемся без изысканий в Талмуде, – возразил Уайтхэд. – Мы имеем дело с сиюминутной реальностью. Пожалуйста, выражайся яснее.
– Вот почему все это так реально, – загадочно ответил Вальберг. – Отсчет ведется с незапамятных времен… Видит бог, у вашего Иисуса не
– Ну и? – не унимался Николс.
– Мысли, пророчества, мечты Иисуса были приняты теми, кто поверил в него. И для этого не потребовалось никаких денег.
– Ну и? – раздраженно взревел Фаулер, начиная терять терпение.
– Предположим, один из апостолов или даже сам Иисус в предсмертной исповеди признался, что все это было обманом. Что все его учение – не более чем честолюбивая попытка разделить евреев. Что произошло бы в этом случае?
– Будь я проклят, если хоть что-нибудь понимаю! – ответил негодующий Уайтхэд.
– Христианское движение оказалось бы потоплено, армии новообращенных были бы потеряны, и вся их вера была бы напрасна…
– Ради всего святого, Бен! – вмешался Фаулер, переполненный гневом. – Какое отношение все это дерьмо имеет к нам?
– Аль отчасти прав, Джеми: ты действительно мыслишь ограниченными категориями.
– Сукин ты сын, не проповедуй, а выражайся яснее!
– Господа, дайте волю воображению, – предложил Вальберг. Поднявшись с кресла, он медленно и раздельно, тоном опытного дельца, каковым и являлся, принялся читать лекцию группе молодых выпускников финансового факультета. – Речь идет о взаимном воздействии и противоречии между непосредственными финансовыми ресурсами и каналами влияния, через которые должны распределяться эти ресурсы. В то время как голландец, внук барона Матарезе, действует в вакууме беспросветного мрака, далекий и недосягаемый, Джулиан Гуидероне, сын миропомазанного Пастушонка, путешествует по всему свету, проверяя и поддерживая армию Матарезе. С логической точки зрения один не может обойтись без другого, однако реальность гласит, что обращенные верят тому, кого видят и знают. В конечном счете влияние одерживает верх над непосредственными финансовыми потоками хотя бы благодаря зрительной памяти. И подтверждение моей точки зрения можно найти на всех фондовых рынках мира, как положительные, так и отрицательные.
– То есть ты хочешь сказать, – задумчиво промолвил Альберт Уайтхэд, – что Гуидероне может как сберечь все наше дело и тем самым спасти нас, так и взорвать все к чертям, оставив нас у разбитого корыта, твою мать.
– Именно это я и хочу сказать. И не тешьте себя иллюзиями, что он сам не сознает свои силы.
– Найдите его! – вскричал Джемисон Фаулер. – Найдите этого долбаного сына Пастушонка!
Решив, что в Бахрейне небезопасно, Джулиан Гуидероне вылетел в Париж, предупредив Амстердам относительно того, куда он направляется и сколько времени намеревается там пробыть. Как и следовало ожидать, Матарейзен отвечал прохладно, своим тоном ясно давая понять: ископаемая реликвия, известная как сын Пастушонка, больше не является для него человеком, к которому нужно относиться с почтением. Что ж, пусть будет так. Почтение вернется потом, когда молодой дурак поймет, что Амстердам не может действовать в одиночку.
Время уже близилось к вечеру, и фешенебельная авеню Монтень была запружена машинами, в основном такси и лимузинами, развозившими представителей высшего класса по своим изящным особнякам, скрытым зеленью. Гуидероне стоял у окна и смотрел на улицу. Он
Матарейзену придется уяснить, что эмоциональные сомнения, какими бы заманчивыми они ни были, являются недопустимыми. По сути дела, они не более чем колдобины на величественной авеню, которая ведет к полной и окончательной победе Матарезе. Ну почему заносчивый ублюдок никак не может это понять?
Неожиданно зазвонивший телефон напугал Джулиана. Этот парижский номер был известен одному только Амстердаму. А также нескольким очень красивым женщинам, которые обменивали любовные утехи на деньги и драгоценности; однако никому из них не было известно о том, что он находится сейчас здесь. Сын Пастушонка подошел к аппарату и снял трубку.
– Да?
– Мистер Гуидероне, это Орел.
– Черт возьми, откуда у тебя этот телефон? Ты должен держать связь только с Амстердамом!
– Этот номер я узнал через Амстердам, сэр.
– И в честь какого же чрезвычайного события Амстердам тебе его дал?
– Сэр, я не стал вдаваться в подробности, полагаю, ради вашего же блага.
– Что? Ты не стал вдаваться в подробности, разговаривая с Кайзерсграхт?
– Прошу вас, сэр, выслушайте меня. Я сказал им – точнее, ему, что мне нужно связаться с вами по одному вопросу, который не имеет отношения к общему делу. Поскольку у него никогда не было повода усомниться в моей искренности и преданности, он поверил мне на слово.
– Подозреваю, с готовностью. Судя по всему, я больше не числюсь в списке его главных приоритетов.
– Со стороны Амстердама это было бы большой глупостью, мистер Гуидероне, – поспешил заверить звонивший из Вашингтона Орел. – Вы являетесь сыном Пасту…
– Да, да! – воскликнул Джулиан. – Так почему же ты захотел связаться со мной? Что там стряслось?
– Все разведывательные ведомства Соединенных Штатов получили секретное указание установить ваше местонахождение.
– Это же абсурд! Вашингтон еще много лет назад официально признал мою смерть!
– По-видимому, кто-то полагает, что вы все еще живы.
– Это он, боров! – заорал Гуидероне. – Беовульф Агата!
– Вы имеете в виду Брэндона Скофилда, я прав?
– Ты совершенно прав, черт бы тебя побрал! Где он?
– В Лондоне, сэр.
– А что случилось с нашим человеком в Лондоне? Он же получил четкий приказ! Он должен был убить сукиного сына!
– Мы ничего не понимаем, как и Амстердам. Нам никак не удается выйти на нашего человека в Лондоне.