Возвращение Мюнхгаузена (Повести, Новеллы)
Шрифт:
– Дальше.
Лицо Papa не сразу вернулось в привычное выражение; видно было, что ему трудно овладеть собой, - и все же он заговорил снова:
– Вы поступили со мной, как мои персонажи с Бэрбеджем. Что ж, поделом и ему, и мне. Продолжаю; то есть поскольку слов, которые я хотел прочесть, уже нельзя прочесть, - он бросил быстрый взгляд на каминную решетку: последние угли отыскривались и оттлевали, - опускаю конец сцены. Всем ясно, что испуганная происшедшим она пьесы, Фелия, переходит вместе с ролью - к Гильдену. Четвертая, и последняя, позиция заставляет
Оставшись в Царстве Ролей, Штерн ждет возвращения Бэрбеджа. Нетерпение от мига к мигу - возрастает. Там, на земле, может быть, уже идет спектакль, в котором гениальная роль играет за него себя самое. Над стрельчатыми сводами проносится шумная стая аплодисментов.
– Мне?
В волнении Штерн пробует обратиться к окружающим его углубившимся в свои книги Гамлетам. Его мучают вопросы: наклонившись к соседу, спрашивает:
– Вы должны понять меня. Ведь вы знаете, что такое слава.
В ответ:
– Слова - слова - слова...
И спрошенный, закрыв книгу, удаляется. Штерн к другому:
– Я чужой всем. Но вы научите меня быть всеми.
И другой Гамлет, сурово взглянув, закрывает книгу:
– Слова - слова.
К третьему:
Там, на земле, я оставил девушку, которая меня любит. Она говорила мне...
– Слова.
И с каждым вопросом, как бы в ответ, Гамлеты подымаются и, закрыв свои книги, один вслед за другим, - удаляются.
– А если Бэрбедж... Вдруг он не захочет вернуться. Как тогда найти путь туда, назад? И вы, зачем вы покидаете меня? Все забыли: может, и она как все. Но ведь она клялась...
И снова:
– Слова - слова.
– Нет, не слова: слова сожжены; по ним - я видел - били каминными щипцами, - слышите?!
Рар провел рукою по лбу.
– Простите, спуталось; зубья за зубья. Это иной раз бывает. Разрешите с купюрами.
Итак, череда Гамлетов покинула Штерна; вслед им ползут и пестрые пятна афиш; даже буквы на них, выпрыгивая из строк, устремляются прочь. Фантастическая перспектива Царства Ролей с каждым мигом меняет свой вид. Но у Штерна осталась в руках книга, забытая Бэрбеджем. Теперь уже медлить незачем: настало время взять смысл силой, вскрыть тайну. Но книга на крепких металлических застежках. Штерн пробует разогнуть ей переплет. Книга сопротивляется, плотно сжимая листы. В припадке гнева Штерн, кровавя пальцы, все-таки выламывает тайник со словами. На разжатых страницах:
– Actus morbi. История болезни. Больной номер... Так. Шизофрения. Развитие нормальное. Припадок. Температура. Повторный. Бредовая идея: какой-то "Бэрбедж". Желудок нормальный. Процесс принимает затяжную форму. Неизлеч...
Штерн подымает глаза: сводчатый, длинный больничный коридор. Вдоль ряда перенумерованных дверей справа и слева кресла для дежурных по палате и посетителей. В глубине коридора погруженный в книгу, закутанный в белый балахон санитар. Он не замечает, что дверь в глубине перспективы раскрывается и поспешно входят двое: мужчина и женщина. Мужчина обернулся к спутнице:
– Как бы
Оглянувшийся на голоса санитар изумлен: на посетителях под сброшенным ими верхним платьем театральные костюмы Гамлета и Офелии.
– Ну, вот видишь, я так и знал, что на нас вытаращатся. К чему была эта горячка?
– Милый, но вдруг бы мы не успели? Ведь, если он меня не простит...
– Причуды.
Санитар совершенно растерян. Но Штерн с просветленным лицом подымается навстречу пришедшим:
– Бэрбедж, наконец-то. И ты, единственная! О, как я ждал тебя и тебя. И я смел подозревать: Бэрбедж, я думал, ты украл у меня и ее, и роль, я хотел отнять у тебя твои слова: они отмстили за себя, назвав меня безумцем. Но ведь это только слова, слова роли - если нужно играть безумца, хорошо, пусть, я буду играть. Только зачем вдруг переменили декорацию? Это из какой-то другой пьесы. Но ничего: мы пойдем из ролей в роли, чередою пьес, все дальше и дальше, в глубь безграничного Царства Ролей, А почему на тебе нет венка, Офелия? Ведь для сцены сумасшествия тебе нужен майоран и рута. Где они?
– Я сняла, Штерн.
– Да? А может быть, ты утонула и не знаешь, что тебя уж нет и твой венок плавает сейчас по зыбям меж тростника и лилий, и никто не слышит, как...
– На этом я, пожалуй, оборву. Без излишних росчерков.
– Рар поднялся.
– Но позвольте, - надвинулись на отговорившего круглые очки Дяжа, - что же он, умирает или нет? И после мне не ясно...
– Мало ли что вам не ясно. Я зажал флейте все ее прорези. Все. О дальнейшем флейтист не спросит: он должен знать сам. И вообще, после каждого основного остается некое остальное. В этом пункте я не расхожусь с Гамлетом: "Остальное - молчание". Занавес.
Рар подошел к двери, повернул ключ дважды влево и, поклонившись с порога, исчез. Замыслители расходились молча. Хозяин, задержав мою руку в своей, извинится в том, что досадная непредвиденность испортила вечер, и напомнил о следующей субботе.
Выйдя на улицу, я увидел далеко впереди спину Papa: тотчас же он исчез в одном из переулков. Я быстро шел - от перекрестка к перекрестку, стараясь распутать свои ощущения. Мне казалось: вечер этот черным клином вогнан мне в жизнь. Надо выклинить. Но как?
3
В следующую субботу, к сумеркам я снова был в Клубе убийц букв. Когда я вошел, все уже были в сборе. Я отыскал глазами Papa: он сидел на том же месте, что и прошлый раз; лицо его казалось чуть заостренным; глаза глубже ушли в орбиты.
На этот раз ключ и слово принадлежали Тюду. Получив их, Тюд внимательно осмотрел стальную бородку ключа, точно ища в ее расщепе тему, затем, переведя внимание на слова, стал осторожно вынимать их одно за другим, столь же тщательно их осматривая и взвешивая. Вначале медленные, слова пошли все скорей и скорей, почти в обгон друг другу; на острых, шевелящихся скулах рассказчика проступили пятна румянца. Все лица повернулись к рассказчику.