Возвращение Мюнхгаузена (Повести, Новеллы)
Шрифт:
Сначала сверху упал мешок, мягко звякнув о землю. Затем с подоконника свисли пятки Инга, мучительно обшаривающие воздух. Ниг быстро подставил плечи, и через минуту они шли, крадучись вдоль стен, к воротной башне города, где их дожидалась заранее туда доставленная живая кладь - Гни.
И Гни, и мешок с золотыми монетами половину своего веса оставили в стенах города, так что беглецы не слишком пыхтели под своей ношей. Еще до утра им удалось добраться до глухой лесной сторожки, где несколько золотых кружков обеспечили им относительную безопасность и отдых. Ниг тотчас же перемигнулся с краснощекой сторожихой, Гни
Но чуть трое окрепли, окреп и четвертый - спор. Каждый, вспоминая недавние события, норовил истолковать их в свою пользу; мнения что гвозди чем сильней по ним бьют, тем глубже их вгоняют. И после того как каждый из трех ртов был на время разлучен один с поцелуями, другой - со словами и третий - с пищей, ни одна из трех голов не хотела больше расставаться с своим смыслом, вогнанным болью по самую шляпку. И так как лесное безлюдье отвечало только эхом - решили идти дальше.
И пусть идут, но нам, друзья замыслители, пора повернуть вспять. Дело в том, что линия пути с этого места делается для меня как бы пунктирной: череду встреч ведь можно удлинять и укорачивать, сюжет странствующего спора допускает свободное развитие: пусть - от исхода к концу - разматывается, как веревка лассо,- важно одно: добросить до ускользающего конца и изловить его в петлю. И конец тут, я думаю, должен быть такой. Разумеется, начерно и примерно.
Ведомые спором, трое идут и идут, пока путь им не пресекло море. Они повернули вдоль берега и вскоре очутились в одном из портов, откуда и куда уплывают и вплывают корабли. Но море под штилем, ни зыби, паруса обвисли,- и расстранствовавшемуся спору приходится дожидаться ветра.
Мешок, подаренный Ингу, еще позвякивает десятком монет. Зашли в харчевню. Когда вино развязало языки, Инг, обратившись к матросам, дюжим, просоленным морем парням, собутыльничавшим с ними, спросил:
– Как по-вашему, в чем смысл рта?
– И предложил им выбрать один из трех ответов. Парни чесали в затылках и конфузливо переглядывались.
– А разве все три этих, как их... смысла в один рот не влезут? ответил наконец один из матросов, опасливо оглядываясь на пришельцев.
Тогда Инг, снисходительно улыбнувшись, стал растолковывать:
– Смысл смыслу рознь. Причины - учит Дунс Скотус - бывают полные, или исчерпывающие, и неполные... ну, для простоты, скажем, пустые. Вот три бутылки: две пустых и одна полная. Видишь?
– Вижу, - отвечал парень, собрав лоб в складки.
– Ну вот. Поставь их перед зрячим и скажи ему: выбирай. Ясно, зрячий протянет руку к той, что с вином. Так?
Так, - как эхо, повторил парень, и лоб его покрылся испариной.
– Ну а теперь закрой глаза.
Парень захлопнул веки, а Инг быстро и неслышно переставил бутылки:
– Бери одну. Живо.
Парень протянул руку и ухватился за горлышко порожней. Грохнул смех. И Инг, глядя в виновато мигающие глаза моряка, закончил:
– Так и со смыслом. Люди слепы: оттого и смыслы их пусты. И редко кто пьет не из пустой бутылки.
Наступило почтительное молчание, пока старший из среды моряков, сокрушенно вздохнув, не
– Мы люди простые и неученые - где нам отвечать на этакие вопросы. Но ветры дуют во все концы мира. Кончится штиль, и я повезу груз соленой рыбы: на том берегу мне обменяют ее на изюм и фисташки. Едем со мной - может быть, там, за морем, и вам обменяют ваши вопросы на ответы.
Тем временем заря протерла черные окна светом, и трое, расплатившись, вышли на улицу. Невдалеке от порога харчевни, прижавшись тощей спиной к стене, сидела женщина: ее щеки были раскрашены под цвет зари, но никто не взял ее на эту ночь, и только утренний холод, не заплатив ни гроша, шарил ледяными пальцами, пробираясь все глубже и глубже под пестрые тряпки потаскухи.
– Бедняжка дрожит, - прищурился Ниг, - но пока что не от страсти. Чего она ждет?
– Твоих поцелуев, Ниг, - толкнул его локтем Инг, - язва на ее губах соскучилась по тебе.
– Ну нет. Лучше ты скажи ей несколько слов в утешение.
Инг сострадательно наклонился к женщине:
– Дочь моя, не сгнив на земле, не процветешь на небесах.
Но Гни не дал ему продолжить. Пнув его ногой, он придвинулся к иззябшему существу и, порывшись в карманах, ни слова не говоря, вытащил ломоть хлеба и сунул ей в рот. Худые руки женщины тотчас же ухватились за краюху, проталкивая ее навстречу быстро зажевавшим зубам.
– Скажи, крошка, - улыбнулся Гни, с умилением следя за работой ее челюстей, - ну не правда ли, Бог сделал в лице дыру не для того, чтобы сквозь нее высыпать слова или заклеивать дурацкими поцелуями, а для того, чтобы человек - при посредстве ее - познал радость пищеприятия?
Хлебный ломоть долго не давал женщине ответить. Наконец трое услышали:
– Не знаю, право... в нашем ремесле кто не целует, тот не ест. И не меня вам надо спрашивать, а идите вы вдоль берега вот по этой тропе, приведет она вас к пещере. Пещера не пуста: живет в ней мудрец - отшельник, он все знает, оттого все и бросил.
– Отшельников мы еще не пробовали. Пойдем, что ли.
– И странствующий спор продолжал свой путь по извивам тропы. А к закату дня опередивший спутников Гни сунул голову в тьму пещеры и спросил:
– Что пристало рту лучше: поцелуй, слово или еда?
На что из тьмы послышалось:
– Откуда роса - с земли или с неба?
– Говорят, с неба.
Подошли Инг и Ниг.
– С неба, - подтвердили они.
Недоумевая, Гни снова сунулся головой в тьму - и тотчас же что-то тяжелое ударило его в лоб, сшибло с ног и, выкатившись наружу, легло у входа в пещеру: это был обыкновенный чугунный горшок. Друзья осмотрели его и снаружи, и изнутри, но ответа в горшке не нашли.
– Спрашивайте теперь вы, - сказал Гни, держась за расшибленный лоб, - с меня довольно.
Отошли в сторону от входа в пещеру и решили заночевать, с тем чтобы утром продолжать путь. Горшок как упал на траву, донцем кверху, так и остался лежать.
Первым проснулся Гни - разбудила шишка, вздувшаяся на лбу. В рассветном блеске он увидел сидевшего рядом с ним незнакомца. Незнакомец, приветливо улыбнувшись, спросил:
– К отшельнику?
– Д-да. И вы тоже?
Незнакомец не отвечал и, пряча улыбку в седую клочкастую бороду, разглядывал распестренные зарей росины, сверкавшие с зеленых остриев травы.