Возвращение на родину
Шрифт:
– А она у себя вечеринку устраивает. В честь того, что ее сын Клайм после стольких лет на праздники домой приехал.
– Ах, да ведь и верно же, верно! Гостей созвала, я и сам к ней иду. Чуть не забыл, честное слово.
У Юстасии вытянулось лицо. Так. Вечеринка будет у Ибрайтов, а она, разумеется, в стороне. Она никогда не ходила на эти местные сборища, даже считала это низким для себя. Но если б ходила, вот был бы случай повидаться лицом к лицу с человеком, чье влияние пронизывало ее всю, словно летнее солнечное тепло. Усилить это влияние значило бы вновь испытать тревоги, которых
В сарае уже собирались уходить, и Юстасия вернулась к своему креслу у огня. Она погрузилась в задумчивость, но не надолго. Через несколько минут Чарли, тот юноша, что просил у нее разрешения воспользоваться сараем, прошел в кухню, чтобы повесить ключ на место. Юстасия услыхала его шаги и, растворив дверь в коридор, сказала:
– Чарли, зайди сюда на минутку.
Это его удивило. Он вошел, смущаясь и краснея, ибо, как и многие другие, не был равнодушен к ее прелестям.
Она указала ему на стул у камина и сама села с другой стороны. По ее лицу было видно, что причина, побудившая ее зазвать юношу в дом, сейчас разъяснится.
– Какую роль ты исполняешь, Чарли? Кажется, Турецкого рыцаря? спросила красавица, глядя на него поверх дыма, клубившегося над огнем.
– Да, мисс, Турецкого рыцаря, - робко ответил он.
– Большая это роль?
– Порядочная. Этак раз девять надо стихи читать.
– Можешь ты мне их сейчас прочитать? Я бы хотела послушать.
Глядя с улыбкой в огонь, юноша начал:
Вот я, Рыцарь турецкий, стою пред тобою,
В Турции выучен ратному бою,
и продолжал читать реплику за репликой вплоть до последней сцены, в которой ему должно было пасть от руки святого Георгия.
Юстасия уже и до того раз или два слышала, как читали эту роль. Когда Чарли кончил, она начала точно теми же словами и продекламировала все от начала и до конца без единой запинки или искажения. Это было то же самое, и, однако, какая разница! В ее декламации была та законченность и мягкость, которая так поражает в картинах Рафаэля, когда видишь их после Перуджино, и, при одинаковости сюжета у обоих художников, более позднего мастера ставит неизмеримо выше его предшественников.
У Чарли глаза округлились от удивления.
– Ну и память же у вас!
– сказал он восхищенно.
– Я три недели зубрил!
– Я эти стихи раньше слышала, - скромно заметила она.
– Так вот что, Чарли: хочешь сделать мне приятное?
– Все, что велите, мисс.
– Позволь мне один раз сыграть вместо тебя.
– Ой, мисс! Да как же вы?.. В женском платье?..
– Я могу достать мужское, - по крайней мере, все, что понадобится вдобавок к театральному костюму. Что я должна подарить тебе, чтобы ты одолжил мне костюм и позволил занять твое место на час или два в понедельник вечером - и никому никогда и словом не обмолвился о том, кто я и что я? Тебе, конечно, придется объяснить им, что ты не можешь играть в этот вечер и что кто-то другой - ну, скажем, двоюродный брат мисс Вэй - будет играть вместо тебя. Остальные никогда со мной не разговаривали, так что они меня не узнают, а если и узнают, мне все равно. Ну так
Юноша покачал головой.
– Шесть шиллингов?
Он опять покачал головой.
– Денег мне не надо, - сказал он, поглаживая ладонью набалдашник железной подставки для дров.
– А что же тебе надо, Чарли?
– огорченно спросила Юстасия.
– Помните, мисс, что вы мне запретили в прошлый раз возле майского дерева?
– тихо проговорил юноша, не поднимая глаз и все еще поглаживая набалдашник.
– Да, - уже с ноткой надменности отвечала Юстасия.
– Ты хотел держать меня за руку, когда мы стояли в кругу, так, что ли?
– Полчаса этого самого, мисс, и я согласен.
Юстасия пристально поглядела на него. Он был тремя годамп моложе ее, но, очевидно, из молодых, да ранний.
– Полчаса чего?
– спросила она, хотя и сама уже догадалась.
– Подержать вашу руку в моей. Она помолчала.
– А если четверть часа?
– сказала она.
– Хорошо, мисс Юстасия, только чтобы мне можно было потом ее поцеловать. Пусть четверть часа. И клянусь, я все сделаю, чтобы вы могли занять мое место и никто бы не узнал. Вы не боитесь, что кто-нибудь вас по голосу признает?
– Это возможно. Но я возьму камешек в рот, будет не так похоже. Хорошо; когда принесешь костюм, меч и жезл, я позволю тебе подержать мою руку. А теперь иди, сейчас ты мне больше не нужен.
Чарли ушел, и Юстасия почувствовала, что в ней снова пробуждается интерес к жизни. Было чего ждать, чего добиваться; была надежда его увидеть, да еще таким заманчиво дерзким способом.
– Ах, - сказала она себе, - цель, ради которой стоило бы жить, вот чего мне недостает!
В манерах Юстасии всегда была медлительность и даже как бы дремотность; ее страсти таились в глубине и отличались скорее силой, чем живостью. Но когда она наконец пробуждалась, она иной раз бывала способна на внезапные и стремительные поступки, которые на это краткое время придавали ей сходство с людьми, порывистыми по натуре.
К риску быть узнанной она относилась довольно равнодушно. Молодые парни, исполнители ролей, вряд ли хорошо ее знают. Насчет гостей, которые соберутся, у нее не было такой уверенности. Но, в конце концов, даже если узнают, тоже не страшно. Обнаружится самый факт, но не ее тайные побуждения. Решат, что это мимолетная прихоть девицы, о которой и без того известно, что она со странностями. А что она по глубоким причинам сделала то, что естественно делать в шутку, это никому и в голову не придет.
На другой день, чуть стало смеркаться, она уже караулила возле сарая. Дедушка был дома, и ей нельзя было звать своего сообщника в комнаты.
Он возник на темном челе пустоши, словно муха на лице негра. Он нес узел с вещами и подошел, слегка запыхавшись от быстрой ходьбы.
– Я принес все, что нужно, - прошептал он, кладя свою ношу на порог. А теперь, мисс Юстасия...
– ...ты хочешь получить плату. Она готова. Я от своих слов не отрекаюсь.
Она прислонилась к дверному косяку и протянула ему руку. Он взял эту руку в свои с бесконечной нежностью - так ребенок держит в ладонях пойманного воробышка.