Возвращение оракула
Шрифт:
— Ты предупредил Митрофанова? — хрюкнул кабан на подошедшего Антохина.
— А как же! — удивился тот. — Ванька обещал быть.
Однако вместо Митрофанова из соседнего колка вдруг выехал неизвестной марки лимузин и, осветив растерявшихся призраков фарами, помчался к месту происшествия. Хлестов перетрусил не на шутку и даже припал к земле, пытаясь увернуться от бьющего в глаза света. До сих пор стае приходилось иметь дело только с телегами, ибо машины на этой дороге не появлялись. Зрелище было настолько невероятным, что остолбенел не только нервный Петр Васильевич, но и много чего повидавшие главари стаи.
— Менты! — заорал какаду Гриня. — Спасайся, кто может!
Хлестов мог, а потому не замедлил воспользоваться разумным советом. Ноги сами понесли Петра Васильевича к лесу, ибо в эту минуту он напрочь забыл, что является неуязвимым для пуль призраком, и вновь стал перепуганным беспорядочной стрельбой и криками финансистом. Хлестов, ничего не видя перед собой, с хрустом вломился в заросли и, неожиданно для самого себя, застрял в них. Петр Васильевич попытался освободиться, работая всеми четырьмя лапами, но в результате запутался еще сильнее.
— Есть один! — прозвучал над его головой торжествующий голос— Добегался, паразит.
Слегка отдышавшись, Хлестов наконец сообразил, что угодил в сеть. И эта сеть оплела его до такой степени, что он не в силах был пошевелить ни задними, ни передними лапами. От отчаяния Петр Васильевич даже завыл, но спустя короткое время опомнился и вой прекратил. В конце концов, куда разумнее было бы установить с ловцами контакт посредством человеческого языка и тем обезопасить себя от побоев. К немалому удивлению Хлестова, никто из стоящих рядом людей его слов не понял, хотя говорил финансист вроде бы членораздельно.
— Гавкает еще, сука! — обругали Хлестова в ответ.
Петр Васильевич попытался было объяснить пленившим его людям, что он некоторым образом не сука, а как раз кобель, то есть мужчина, причем довольно средних лет, но его никто не стал слушать. Видимо, люди эти были уверены, что собака не может говорить по определению. И достаточно членораздельную хлестовскую речь принимали за лай.
— Грузите его в карету, — раздался начальственный голос, показавшийся Хлестову знакомым.
Бесцеремонные руки подхватили запутавшуюся в сети таксу, пронесли ее несколько метров и бросили на что-то твердое, видимо на пол кареты. Петр Васильевич от удара заскулил, но никто не обратил на его скулеж внимания. Хлестов попытался приподнять голову, и это ему хоть и не сразу, но удалось. Через открытую дверь кареты он мог теперь видеть пленивших его людей, а одного из них даже опознал. Это был Ярослав Кузнецов, частный детектив, который уже однажды заманил Петра Васильевича в ловушку, где его предали мучительной и страшной смерти. Детектив был в Преображенском мундире, со шпагой у бедра, а окружающие люди называли его полковником Друбичем.
— А где остальные? — спросил строго Друбич.
— Ушли, господин полковник. Чертова телега нам помешала.
— Сидоров! — крикнул Друбич. — Это вы?
— Так точно, я, товарищ полковник.
— За каким чертом вы сюда приперлись? Я же приказал вам ждать меня в деревне.
— Мы сидели в засаде, — обиженно пробубнил подошедший к карете рослый человек. — Кто же знал, что нам будут противостоять монстры.
— А я вас предупреждал, товарищи начальники, — встрял
— Я думал, что он образно выразился, — попытался оправдаться Сидоров, но понимания не встретил.
— А где ваши люди?
— Здесь мы.
К карете подошли еще четверо, в одном из которых Хлестов опознал следователя Сухарева и вздохнул с облегчением. Василий Валентинович его в обиду не даст и обязательно проследит, чтобы все было по закону. А уж в собачьем состоянии находится Петр Васильевич или в человечьем — не суть важно. В конце концов, в нашей гуманной стране закон защищает не только людей, но и собак. Тем более собак породистых. А такса, да еще таких богатырских статей, это вам не беспородная дворняжка, чтобы ее отстреливать, имени не спросив.
— А где машина?
— К сожалению, ее похитили, — смущенно откашлялся Сухарев.
— Кто похитил? — не понял Друбич.
— Собаки Баскервилей, — ответил за следователя Ванька Митрофанов. — Антохин сел за руль, он среди них единственный с руками и приличной мордой. А эти попрыгали в салон и покатили.
— Скверно, — недовольным голосом проговорил Кузнецов. — На вашей лайбе они, пожалуй, до города доберутся. Придется возвращаться. А почему Антохин не поменял обличье?
— Так он ведь и так на обезьяну похож, — хмыкнул Ванька. — Вот оракул на его счет и ошибся.
— А Антохин ничего не говорил, откуда взялись эти странные существа?
— Так ведь любому ясно, что от оракула.
— А фамилии он называл?
— Кабана он Кудряшом называл. Ворона — Аникой. Попугаев — Гриней и Веней. Таксу — финансистом.
— Там еще бульдог был, — подсказал Сидоров. — Здоровый, что твой бычара.
— В сердцах он его козлом называл. Хотя рогов я на том бульдоге не видел, врать не буду.
— Знакомые все люди, — сказал со смешком Сухарев. — Или монстры. Уж не знаю, как их теперь называть.
— Таксу мы взяли, — вздохнул Друбич. — А остальных придется отлавливать. Как бы они в городе беды не наделали.
— А оракул их пропустит в город?
— На этой машине пропустит, она ведь тоже возникла по его воле. Не думаю, что он в данном случае станет менять правила игры.
Хлестов от души бы порадовался за своих смекалистых подельников, если бы не собственное незавидное положение. Устраивало Петра Васильевича пока только то, что он вернется в родной город, хотя и не на щите, а в собачьем обличье. Впрочем, рано или поздно, но обратная метаморфоза случится, и он пусть и на время, но обретет человеческое обличье, что позволит ему объяснить пленившим его людям, как они ошибаются на его счет
Антохин уверенно вел машину по трассе. Кудряш довольно хрюкал рядом. Ворон и два попугая резвились на заднем сиденье. Черт с ней, с добычей, утерянной где-то под глухой деревушкой Горелово. Стая вырывалась на оперативный простор городских улиц со всеми вытекающими отсюда последствиями в виде товарных и денежных прибытков.
— А я что говорил, — ликовал Антохин. — Банки надо грабить. Сгреб деньжищи — и в кусты. С собаки какой спрос, а с вороны и подавно.
— Сколько раз говорить тебе, придурок, я не ворона, а ворон, — обиженно каркнул с заднего сиденья Аникеев.