Возвращение Панды
Шрифт:
Вислоухов вспомнил, как в далекие годы он — курсант школы милиции, нахезал в фуражку Ваньки-взводного, уснувшего на посту во время дежурства. С позором последнего перевели в другую часть, и ликованию курсантов не было предела. Вислоухова носили на руках по казарме и подкидывали к потолку, как национального героя.
Лекарство подействовало, и схватки в животе у майора прошли. Понос так и не состоялся. Честь его милицейского мундира была спасена, а ближе к вечеру, занедуживший было кинолог, оклемавшись от болей, поднялся на третий этаж к городничему, чтобы посетовать на погоду и на загруженность.
— Непруха, Иван Александрович! Сель Российской экономики не даёт прогрессу двигаться вперёд, поглощает лучшие идеи — самые смелые проекты обречены на неуспех за неимением
У мэра были мутные глаза. Он тоже горевал.
— Не говори, майор! Сел я сегодня за руль, не проспавшись, дёрнул же меня чёрт… Шофёра на заднее сиденье отодвинул, форсонуть я хотел, фраернуться. И сбил вот… мирзоевскую суку. Выскочила она из подъезда прямо на лёд, и под колёса ко мне…
— Светку, что ли? — перебил его Вислоухов.
— Типун тебе на язык — овчарку, только ты не говори им, что это был я — мне стыдно… Визжала сердечная, как сирена у скорой помощи. А я за угол, словно правонарушитель.
— Я их собаку знаю, Иван Александрович, она выживет. Ты только не бери близко к сердцу случившееся и спи спокойно, никуда она не денется эта собака.
Мирзоевы решали вопрос, как быть. Искалеченное животное лежало у дверей подъезда на том же самом месте, где ещё совсем недавно чуть было не отдал богу душу Тарантул. Сломанные задние конечности неестественно вывернулись в сторону, и верхняя из перебитых лап вздрагивала с каждым биением пульса. Собака уже не скулила. Она жадно заглатывала воздух и силилась приоткрыть слипающиеся от гноя веки, чтобы прочитать приговор в глазах у хозяев.
— Не выживет, — Светлана Михайловна всхлипнула и достала из кармана носовой платок. — Хорошая была собака. От воров и от хулиганов спасала не раз.
— Другую купим, — Мирзоев тоже был убит горем. — Вот только поднимемся на ноги, разбогатеем и заплатим налоги.
— А с этой что делать-то будем?
— Дам я денег грузчикам на бутылку, отволокут куда-нибудь подальше за теплотрассу и зароют в сугроб.
На том они и порешили. Хозяева умчались решать дела, а ребята из соседнего магазина опохмелились на халяву и отнесли покалеченную собаку на помойку — пять мусорных ящиков стояли поодаль, огороженные сеткой рабицей, возле того самого детского сада, где однажды уже похоронили Танюшкину Панду. В один из них и выбросили люди собаку, здраво решив, что приедет ассенизатор и отвезет её куда надо. Деньги Мирзоева они отработали честно. Час спустя водитель санитарной машины действительно поочередно цеплял и опрокидывал ящики в кузов мусоросборника. У последнего он задумался и покачал головой. Человек не решился причинить лишнюю боль ещё живущему существу и уехал, сердечно вздыхая. Собака осталась умирать одна в железном лазарете.
Теплотрасса рассекала город напополам. Сверху она напоминала кучевое облако, растянувшееся на многие километры. В безветренную погоду сказочные кольца дышали и извивались, и казалось, что одна большая змея ползёт по городу, ныряя под мосты и переваливаясь через дороги. Это была главная городская артерия. От неё в разные стороны убегали другие разветвления, в которые в свою очередь врезались новые и новые трубы. Горячая вода обогревала каждый дом — и жилой, и служебный. В подвалах стояли вентиля, ими пользовались во время аварии, когда гнилые трубы лопались и топило соседей. Как правило, внизу была комната, в которой стояли скамейки и стол, аварийная бригада раскладывала здесь свои инструменты и переводила дыхание, если работа затягивалась. Теплотрасса дарила городу жизнь.
В старые добрые времена бездомные бродяги зимовали в подвалах вместе с кошками, с мышами и тараканами. Все вместе — они хорошо уживались в этом затхлом царстве сырости и слабого света. Запах стоял неприятный, но теплый, достаточный, чтобы не окоченела страдающая плоть. Но законопослушные сограждане, проживающие выше, стали тревожно прислушиваться к тому, что происходит внизу. Им стало мерещиться, что кто-то царапает двери их квартир и подглядывает в их окна, а ближе к зиме жалобы, словно осенние листья, ложились на столы домоуправлений,
В одном из таких мест и выживал Тарантул в последнюю зиму жизни. Из нескольких досок он сколотил себе нехитрый топчан и жался спиною к трубе теплотрассы, когда становилось особенно холодно. Старухин тулуп оказался кстати. Он всё ещё надеялся получить от Мирзоева какие-то деньги за стадион и каждый божий день ошивался около подъезда его дома. Хозяева ему отказывали в приёме и просили его подождать ещё немного и ещё чуть-чуть… Человек терпеливо ждал и получал милостыню от случайных прохожих. Однажды ему подали картошки и лука, периодически кто-нибудь предлагал сигареты, да и пенсия как она не мала, а была подспорьем в его беспризорной жизни.
— В следующий раз не получишь! — сурово наказала ему чиновница в отделе социального обеспечения. — Пока не отмоешся и не пропишешься… или не поселишься в доме для престарелых.
Во второй половине дня, ближе к вечеру, старик подошел к стадиону и обратил внимание на группу малышей, облепивших мусорный ящик. Что-то стало объектом их пристального внимания — они щебетали, словно птицы, волновались и тянули не съеденные в обед конфеты и пряники на самое дно помойки. Красавица-воспитательница с потерянным видом стояла рядом и не знала, как ей быть. Административное её сердце разрывалось на части. С одной стороны оно было доброе — привитая детям любовь к животным была частью её труда, и стоило этим гордиться. А с другой стороны — умирающая собака дурно пахла, а ящик являлся очагом инфекций, и детей надо было срочно уводить. Но как это сделать и что им сказать, чтобы не поранить чуткую детскую душу?
— Дедушка! Милый! Там собачка! — выручила Танюшка.
С тех пор, как Тарантул стал бомжом, он не искал встречи с внучкой. От него, как и от мусорного ящика шёл нехороший запах. Насекомые с теплотрассы скакали по овчине, и недели две старик уже нигде не мылся, а только чухался по ночам, в кровь расцарапывая зудящее тело.
Сука лежала в ящике чуть живая. Она не ела брошенные ей гостинцы, но благородное животное из последних сил в знак особой благодарности тянулось лизнуть эти детские руки — все, которые её ласкали и гладили. Старик аккуратно перевернул тяжёлый ящик на бок и осторожно вытащил измученное животное на свет божий. Он положил собаку на старый и покоробленный фанерный шит, валявшийся рядом. Точно так же, как она лежала в ящике, больными ногами на бок, одна на другую. Во время всей этой операции сука вцепилась зубами в его руку и сжала челюсти на рукаве, но скорее от боли, чем от злости. Тарантул встал перед нею на колени и погладил мученицу по голове. Горько проскулив, собака отпустила человека и лизнула его в нос горячим языком. Всего один только раз. Потом усталая её морда упала на щит, и снова судороги прокатились волной по искалеченному телу. Он же не побрезговал повторно заглянуть в мусорный ящик и подобрать все угощения, брошенные туда детьми. Малыши предлагали ещё и ещё, они поочерёдно наклонялись к собаке и пододвигали конфеты поближе к ней — к самому языку. Сука открывала глаза, липкие и влажные, она водила носом около сладостей, но ничего не ела, а только пыталась лизать снег, спрессованный ногами людей.
— Она хочет пить, — объяснил старик, — она напьётся и выживет, а я заберу её к себе домой… Вы будете ещё с нею играть весной в догонялки…
Человек вытянул из забора кусок стальной проволоки и приспособил его к фанере так, чтобы можно было волочь поклажу по снегу. Воспитательница с облегчением вздохнула, и нужно было увидеть счастливые детские лица, когда старик на этих незатейливых санках, согнувшись в три погибели, потащил вдоль дороги калеку к себе домой — на теплотрассу, чтобы поднять её на ноги и вылечить.