Возвращение Повелителя. Книга I
Шрифт:
Скоро, скоро я опять ступлю на землю Мезинары.
Глава 2
Кто я? Начало карьеры будущего императора и Повелителя Мезинары
И все-таки, пожалуй, чуть подробнее объясню, кто я. Нет, в данный момент я княжич Андрей Нижегородский. Фамилии у меня нет, или, вернее, «Нижегородский» ею и является, но это не фамилия в полном смысле слова, а владение нашего рода — Нижний Новгород с окрестностями. Тут на Земле так принято у высшей аристократии. И даже если и когда объявят моего брата Николашу наследником этого княжества, я все равно останусь Нижегородским, пока не обзаведусь или пока брат мне не бросит со своего княжеского плеча какие-нибудь уже мои собственные
Достанется мне, например, от его щедрот деревенька, те же Малые Погорелки, защищая которые героически погиб граф N, и стану я князем Малопогорельским. Князем останусь в любом случае. Только будут, упоминая меня, морща лоб, уточнять — этот Малопогорельский из младшей ветви Нижегородских? А… Ну, да.
Впрочем, меня это мало волнует. Хоть Нижегородский, хоть Малопогорельский для меня прежнего это грандиозный, как здесь говорят, «дауншифтинг». В моей прошлой жизни я был императором. Еще меня называли часто «Повелитель». Я, кстати, против этого не возражал. Император — это, по сути, просто должность. Можно быть трижды императором, но не Повелителем. А я именно что повелевал всеми разумными Мезинары. Мог бы титул императора и не принимать, но благодарные «повелеваемые», в смысле — подданные, настояли, упросили.
Как я такого положения добился? Можно сказать, что выпрыгнул «из грязи в князи», но это не так. К вершине меня привел сплав настойчивости, ума, дерзости и… удачи.
Родился я в своем прежнем мире в самой бедной семье, какую только в Мезинаре можно было вообразить. Отец и мать — безземельные батраки. Судьба горбатиться за гроши на чужих наделах ждала бы и меня, если бы на нашу деревеньку, не пойми зачем — брать там было нечего, не напали бы разбойники, и если бы их атаман не решил, что моя мать вполне еще ничего выглядит, чтобы ее «взять» на соседском сеновале. Своего у нас отродясь не было, так как скотины, которая в этом сене нуждалась бы, тоже не было. Отец, как и положено забитому смерду, тихо хлюпал разбитым носом — вступаться за жену ему даже в голову не приходило, а вот я, а было мне тогда десять лет, схватил слишком тяжелые для меня вилы и бросился на атамана. Понятно, что вилы у меня тут же отобрали и хотели прибить мешающую получить свое атаману мелюзгу, но тот что-то во мне углядел. Мать он оставил в покое и меня трогать запретил.
— Не трогайте этого заморыша! — приказал он. — Вон как глаза у него горят. Этот нашей породы. Возьмем его с собой!
Не сложно догадаться, что никаких возражений со стороны моих родителей не последовало. На один рот кормить меньше надо будет, а у них еще и моя трехлетняя сестренка, чтоб ее, была.
Так я попал в разбойничью шайку. Сначала выполнял важную роль «подай-принеси», потом был допущен до помощи дежурному по кухне, еще спустя какое-то время и до сбора добычи после очередного удачного нападения на какой-нибудь купеческий караван. В общем, рос по служебной линии. И постоянно тренировался во владении мечом. Сначала совсем легкими и деревянными, которые сам себе и делал, потом уже потяжелее и настоящими.
У кого можно научиться благородному искусству фехтования в разбойничьей шайке, в которой могли быть только беглые смерды, спросите. Еще как было у кого. Только вовсе не благородному искусству, а грязному умению быстро убивать, используя для этого все подлые приемы, какие только изощренный человеческий ум придумал за века. Не раз в нашу банду вливались бывшие наемники, стражники, иногда даже кто-то из вконец обедневших благородных присоединялся. Одни на время, другие — оставались навсегда. Ну, в смысле пока не ловили грудью стрелу, копье или чужой меч. Текучка была изрядная. Постоянным оставалось только ядро шайки, состоявшее из атамана, пяти его ближайших подручных и меня.
К шестнадцати годам я уже был опытным разбойником, участвовавшим и в нападении на купцов, и во взятии пары плохо укрепленных замков, успевшим
Познал я, разумеется, уже и женщин. Тут это было обязательным пунктом в программе. Победитель получал все, и их в том числе. Обычай этот в Мезинаре был укоренившимся, бесспорным и общеизвестным, и пренебречь им считалось настолько дурным тоном, что это даже никому в голову не приходило. Никто бы не понял, даже сами побежденные. Иной раз мы еще только бьемся с охраной каравана, а девушки и женщины помоложе уже стаскивают с телег какие-то туфяки, укладывают их под телегами и поудобнее устраиваются на них. И правильно делают — так лучше, чем висеть потом на борту телеги в разорванном платье. Кстати, эта традиция, да еще один местный закон потом и дали первый толчок к моему возвышению. Но об этом чуть позже.
Атаманом я стал в восемнадцать. Тут три фактора в мою пользу сработали. Во-первых, я был единственным, кто следовал принципу «сначала подумай, потом сделай». Не принято здесь так поступать было. Нормой было другое — напиться почти до потери пульса в кабаке, спуская неправедно нажитое на дороге, потом задраться с городскими стражниками (да, в городах мы частенько бывали, постоянно в лесу, как дикие звери, не сидели), врезать одному из них увесистой лавкой по голове, а утром удивляться — а чего это я в клетке сижу и за что мне сейчас руки отрубят?
Во-вторых, во мне в пятнадцать лет проснулась магия. Пользоваться я ею, разумеется, не умел, но толкнуть противника в грудь воздушным потоком или подпалить сено на телеге, вызывая этим суматоху в караване, на который мы собирались через минуту напасть, вполне мог.
Третьим фактором стала ошибка нашего атамана, который, собрав на этот раз аж целых пять десятков бойцов, решил без должной разведки напасть на добычу, которая оказалась нам не по зубам. И вообще была не добычей, а охотниками. Засада это на нас была. В крытых повозках оказался не шелк, а вооруженные до зубов стражники. В результате драпали мы уже только вдесятером и без атамана, который остался на дороге, утыканный, как еж, арбалетными стрелами. Такая вот история получилась.
— Пусть Ан (тогда мое имя было еще коротким, как и полагалось простолюдину) будет нашим атаманом! — заявил вечером того дня, когда мы, убедившись, что нас никто не преследует, остановились, наконец, на какой-то поляне и развели костер, чтобы приготовить на ужин то немногое, что оказалось у нас с собой, Друз «Обоссы ноги». — Он и магией владеет, и самый умный из всех нас. Он предупреждал, что не дело мы затеяли с тем караваном. Вот!
Остальные к Друзу прислушались и с ним согласились. Разбойником он был уважаемым, а его кличка «Обоссы ноги» означала вовсе не то, что, как можно подумать, он мочил собственные от страха. Друз вообще не знал, что такое страх. Это было для него слишком сложное чувство, чтобы его испытывать. Нет. Причина была другой. Был у него один пунктик, против которого, впрочем, никто не возражал. В этом отношении в шайке царили полная демократия и терпимость — каждый имел неоспариваемое никем право на своих тараканов в голове. Так вот. После того, как Друз своей палицей отправлял в мир иной парочку очередных противников, он зачем-то выкладывал их рядком и справлял им на ноги малую нужду. Зачем, спросите? А кто его знает. Да и какая, по большому счету, разница?