Возвращение с Западного фронта (сборник)
Шрифт:
– Тебя там неплохо охраняют, – сказал Керн и улыбнулся.
Старик посмотрел на него таким измученным и растерянным взглядом, что он невольно вздрогнул.
– Разве тебе нехорошо живется, отец? – спросил он.
– Хорошо! Впрочем, Людвиг, что вообще значит для нас хорошо? Есть немного покоя – вот и хорошо. Есть кое-какая работа. На угольном складе. Веду бухгалтерские книги. Дел немного. Но все-таки это занятие.
– Что ж, прекрасно! И сколько ты зарабатываешь?
– Ничего не зарабатываю; мне дают только карманные деньги. Зато у меня есть квартира и стол.
– Это
– Да, конечно… или… я могу снова прийти сюда…
– Зачем тебе бегать по городу? Я приду…
– Людвиг… – Старик Керн осекся. – Будет лучше, если я приду к тебе.
Керн удивленно посмотрел на него и вдруг все понял: коренастая женщина, открывшая ему дверь… Сердце его забилось, словно молоток застучал по ребрам. Он хотел вскочить, схватить отца, убежать с ним куда глаза глядят; в голове зароились мысли о матери, о Дрездене, о тихих воскресеньях, которые они проводили вместе… Потом он снова посмотрел на этого разбитого судьбой человека, глядевшего на него с покорностью отчаяния, и подумал: «Конец! Все кончено!» Судорожное сердцебиение прекратилось, и молодой Керн испытывал теперь к отцу только лишь чувство беспредельного сострадания.
– Дважды меня высылали, Людвиг. Едва я вернулся и прожил здесь одни сутки, как меня тут же снова забрали. Даже не обругали. Но – посуди сам – не могут же они оставлять всех нас здесь. Я заболел – шли непрерывные дожди. Провалялся с воспалением легких, а потом еще было осложнение… Ну вот… А она ухаживала за мной… Иначе я бы просто погиб. Понимаешь, Людвиг? К тому же она добра ко мне…
– Разумеется, отец, – спокойно сказал Керн.
– Ведь я и работаю немного. Зарабатываю себе на пропитание. А такого… такого у меня с ней ничего нет… слышишь?.. Такого нет… Но я не могу больше спать на скамейках в парке и вечно бояться! Не могу, Людвиг!..
– Понимаю, отец.
Старик смотрел куда-то мимо.
– Иногда я думаю – твоя мама должна развестись со мной. Тогда она могла бы вернуться в Германию.
– А разве ты хочешь этого?
– Не ради себя. Ради нее. Ведь виноват-то во всем я. Если мама перестанет быть моей женой, она сможет вернуться. Виноват я, и только я! И перед тобою тоже. Из-за меня ты лишился родины.
Керн страшно расстроился. Это уже не был его прежний отец из Дрездена, веселый и жизнерадостный; перед ним сидел трогательный, пожилой, беспомощный человек – просто родственник, уже не способный справиться с жизнью. В полном смятении Людвиг встал и сделал то, чего не делал еще никогда. Он обнял узкие, согнутые плечи отца и поцеловал его.
– Ты хоть понимаешь меня, Людвиг? – пробормотал Зигмунд Керн.
– Да, отец, понимаю. Ничего тут такого нет. Решительно ничего.
Он нежно похлопал отца по костлявой спине, рассматривая поверх его плеча картину, изображавшую таяние снегов в горах Тироля. Пейзаж висел над пианино.
– Вот так… А теперь я пойду…
– Хорошо…
– Только сначала расплачусь за лимонад. Я принес тебе пачку сигарет. А ты, Людвиг, возмужал. Стал большим и сильным.
«А ты – старым и дряхлым, – подумал Керн. – Попался бы мне здесь хоть один из тех мерзавцев, кто довел
– Ты тоже молодцом, отец, – сказал он. – За лимонад уже заплачено. Я немного зарабатываю. И знаешь чем? Нашей собственной продукцией. Твоим миндальным кремом и туалетной водой «Фарр». У одного здешнего парфюмерщика еще остался запас. Там и закупаю товар.
На мгновение старик оживился, но тут же грустно улыбнулся:
– Вот, значит, с чем тебе нынче приходится побираться. Уж ты прости меня, Людвиг.
– Что ты такое говоришь! – От волнения Керн глотнул, что-то подкатило к горлу. – Лучшей школы и не придумать, отец. Узнаю жизнь, так сказать, снизу. И людей тоже. Значит, в будущем я гарантирован от разочарований.
– Только смотри не болей.
– Не беспокойся, я как следует закалился.
Они вышли.
– У тебя столько надежд, Людвиг…
Господи, и это он называет надеждами, подумал Керн.
– Все наладится, – сказал он. – Ведь это не может продолжаться бесконечно.
– Да… – Старик посмотрел вперед. – Людвиг, – тихо проговорил он, – если когда-нибудь мы будем снова вместе… и если мама будет с нами… – он неопределенно махнул рукой, – тогда пусть все забудется… мы не станем вспоминать обо всем этом, ладно?
Он говорил тихо и доверчиво, как ребенок, и голос его был, как щебетание усталой птицы.
– Если бы не я, ты мог бы сейчас учиться, – сказал он чуть жалобно, но совершенно машинально, как человек, так много размышлявший о своей вине, что осознание ее постепенно стало проявляться автоматически.
– Если бы не ты, меня бы вообще не было на свете, отец, – возразил Керн.
– Будь здоров, Людвиг! Не возьмешь сигареты? Я ведь все-таки твой отец, и мне хочется подарить тебе что-нибудь.
– Хорошо, отец. Я их возьму.
– Вспоминай меня хоть изредка, – сказал Зигмунд Керн, и его губы задрожали. – Ведь я хотел как лучше, Людвиг. – Казалось, он не в силах расстаться с этим именем, снова и снова он повторял его. – Но у меня ничего не получилось, Людвиг. Я так хотел заботиться о вас, Людвиг.
– Ты заботился о нас, покуда мог заботиться.
– Ну, я пойду. Всего тебе хорошего, дитя мое.
Дитя, подумал Керн. Еще вопрос, кто из нас дитя? Он смотрел вслед отцу, медленно спускавшемуся по улице. Он обещал ему написать и еще раз встретиться с ним, но знал, что видит его в последний раз. Он смотрел долго широко раскрытыми глазами, смотрел, пока отец не скрылся. Все вокруг сразу опустело…
Керн вернулся в отель. На террасе сидел Марилл и все еще читал газету. На лице его были написаны отвращение и насмешка. Странно, как быстро что-то может рухнуть, подумал Керн. В одно мгновение. А кто-то другой даже не успевает дочитать газету. «Круглый сирота, пятидесятилетний мужчина» – он судорожно и горестно улыбнулся. «Круглый сирота»… Но разве нельзя осиротеть и при живых отце и матери…
Через три дня Рут уехала в Вену. Она получила телеграмму от подруги, у которой могла поселиться. Рут надеялась найти там работу и посещать лекции в университете.