Возвращение Сэмюэля Лейка
Шрифт:
Той Мозес, сам тому не веря, вновь ощутил вкус к жизни. Бернис улыбалась ему, когда он просыпался далеко за полдень. Приносила ему кофе, беседовала с ним, пока он пил. По дороге к Калле садилась с ним рядом, а не на заднее сиденье, подальше от него, и, когда Той обнимал ее за плечи, устраивалась уютно, словно птичка в гнезде.
Однажды за ужином, спустя примерно неделю после «обращения» Бернис, Той поймал ее сияющий взгляд – так смотрит женщина, когда влюбляется или вновь обретает прежнюю любовь. И не только он заметил. Сэмюэль и Уиллади перемигнулись, а Калла чуть капустой не подавилась.
Ну
«Ни стыда ни совести», – только и могла сказать Калла. Дело было в четверг утром, они с Уиллади развешивали на заднем дворе белье. Бернис накануне вечером ездила со всеми на молитвенное собрание, соблазнительная донельзя: невинная улыбка, скромное платье с широкой юбкой подчеркивает осиную талию и пышные бедра и грудь. Каллу так и подмывало вытащить ее из машины и сказать: молись дома!
– Но в неискренности ее не упрекнешь, – возразила Уиллади, хоть и знала, что это не так.
– Ну конечно, – буркнула Калла. – Мы-то знаем, в чем она искренна.
Уиллади повесила простыню, старательно расправила, одернула углы. Если простыню правильно развесить – высохнет, будет как глаженая.
– Мама, – сказала она, – неважно, что делает Бернис. Главное, что делает Сэмюэль. А он против совести не пойдет, слишком порядочный.
Калла хмыкнула. Спору нет, Сэмюэль хороший человек. Но Бернис умеет портить все хорошее.
Уиллади кольнула совесть: на словах она защищает Бернис, а в душе не находит ей оправдания. Да вряд ли Бернис ударилась в веру надолго. Поиграет и бросит, как только поймет, что зря старается.
Хуже всего, что опять пострадает Той, а он и без того настрадался. Она так и сказала Сэмюэлю однажды утром, когда Той и Бернис уехали до вечера. За завтраком Бернис ластилась к Тою – называла «милым», мазала ему хлеб маслом, дотрагивалась до его плеча. Много лет избегала ласки – а теперь вот не жалела ни масла, ни нежностей.
– За брата не волнуйся, – сказал жене Сэмюэль. Они были в ванной, за запертой дверью. Уиллади, примостившись на краешке ванны, брила ноги, а Сэмюэль брился, стоя у раковины. Прошло уже три недели с тех пор, как он вернулся с конференции, и он собирался на поиски работы. – В последнее время Той так и сияет.
– То-то и плохо. Она его опять водит за нос.
– Это еще неизвестно.
Сэмюэль говорил спокойно, мягко – лишь слегка укоризненно. Уиллади дернулась, порезала лодыжку.
– Только не вздумай уверять, будто она и тебя одурачила.
Ранку жгло нестерпимо, но эту боль заглушала другая, куда более сильная.
– Я за нее не заступаюсь, – возразил Сэмюэль. – Просто неизвестно, что на душе у другого человека.
– Я ее вижу насквозь.
Уиллади тут же устыдилась своей злости. Обычно они с Сэмюэлем понимали друг друга с полуслова. Она ждала, что еще скажет муж, но тот сосредоточенно брился. Уиллади отвернулась и тоже взялась за бритву. И порезалась сразу в трех местах – такого с ней не случалось лет с пятнадцати.
Небо
Он уже начал обзванивать знакомых священников, рассылать письма, предлагая свои услуги.
«Если Вы собрались в отпуск и Вам нужен сменный проповедник…»
«Если Господь призывает Вас провести богослужение на выезде и Вы еще не выбрали проповедника…»
Но Сэмюэль, как ни старался, не видел себя проповедником. Проповедник – эдакий одинокий волк: рыщет от стада к стаду, возвращает в загон заблудших. Волк, пожалуй, определение не самое подходящее, ведь овец никто не съедает живьем, и в стадо сгоняют для их же блага. А пастырь стадо не гонит, а ведет. А Сэмюэль – по призванию пастырь, именно пастырь. И мечтает иметь свою паству, обходить с ней омуты, ограждать от зла, искать заблудших и заботливо вести домой, под мирный, надежный кров. Колесить же из города в город, неделя здесь, другая там, расставаться с людьми, так и не успев узнать их поближе, – это его совсем не привлекает.
Впрочем, Сэмюэль зря беспокоился. У священников, к кому он обращался, все отпуска и проповеди на выезде давно были расписаны. Им, видимо, неловко было отказывать Сэмюэлю, и все обещали при случае иметь его в виду.
Сэм Лейк многое умел делать. Умел петь, играть, помогал людям разглядеть лучшее в себе и друг в друге. Он мог вывести на разговор супругов на грани развода и направлять их беседу, пока те не вспомнят, за что когда-то полюбили друг друга, и не отбросят прочь мысли, что любви уже нет. Он мог убедить вора вернуть украденное и набраться мужества, чтобы сознаться. Мог уговорить судью или полицейского смягчить участь того, кто заслуживает снисхождения. Мог навестить девочку-подростка, которая только что родила внебрачного ребенка, и внушить ей гордость за малыша вместо стыда за себя.
Но ни о чем из того, что умел Сэм Лейк, не упоминалось в местной газете, в объявлениях раздела «Требуются».
Первым делом он заехал в компанию «Вечная память» в Магнолии, где был нужен коммивояжер в худшем смысле слова. Директор, мистер Линдейл Страуд, едва увидев Сэмюэля, подумал то же, что думали люди при взгляде на него: этому человеку отказать невозможно. И немедленно взял его на работу.
Новые обязанности Сэмюэля заключались в том, чтобы ездить к людям, недавно потерявшим близких, и выражал искреннее сочувствие их скорби (без преувеличения). Он лучше других умел сопереживать чужому горю. Сэмюэль беседовал с ними, вникал в их положение, затем спрашивал, не выбрали ли они памятник, чтобы увековечить память дорогого человека. Если нет, он продолжал разговор, доказывал, как важно не откладывать выбор, ведь время летит незаметно. И наконец открывал папку на кольцах, которой снабдил его мистер Линдейл Страуд, и показывал глянцевые снимки памятников, что предлагала фирма.