Возвращение со звезд. Футурологический конгресс
Шрифт:
– Олаф… – сказал я. – Ты проголодался? Пойдем перекусим что-нибудь.
– Подожди, – сказал он. – Что это?
Он взглянул на автомобиль.
– А-а… ничего. Машина. Купил, знаешь, чтобы вспомнить…
– Была авария?
– Да. Ехал ночью, ну и вот…
– У тебя была авария? – повторил он.
– Ну да! Но это не имеет значения. Ведь ничего не случилось. Пошли… не будешь же ты с этим чемоданом…
Он поднял чемодан. Ничего не сказал. Даже не взглянул на меня. Желваки на скулах у него напряглись.
«Почуял что-то, – подумал я. – Не знает, что привело к аварии, но догадывается».
Наверху
– Почему ты не захотел здесь? А, понимаю, – он улыбнулся, – это золото, да?
– Да.
Он коснулся рукой стены.
– Надеюсь, обычная? Никаких картин, телевизии?
– Будь спокоен, – улыбнулся я в свою очередь. – Это честная стена.
Я позвонил насчет завтрака. Хотел позавтракать вдвоем с Олафом. Белый робот принес кофе и поднос, полный всякой снеди: это был очень обильный завтрак. Мы ели молча. Я с удовольствием смотрел, как он жует, – даже прядь волос над ухом у него двигалась.
Потом Олаф сказал:
– Ты еще куришь?
– Курю. Привез с собой двести сигарет. Не знаю, что будет потом. Пока курю. Хочешь?
– Давай.
Мы закурили.
– Ну как? Сыграем в открытую? – спросил он после долгого молчания.
– Да. Я расскажу тебе все. Ты тоже?
– Конечно. Только не знаю, Эл, стоит ли?
– Скажи одно: ты знаешь, что хуже всего?
– Женщины.
– Да.
Мы снова замолчали.
– Значит, из-за этого? – спросил он.
– Да. Увидишь за обедом. Внизу. Вилла нанята пополам с ними.
– С ними?
– Они молодожены.
Желваки снова напряглись под его веснушчатой кожей.
– Это хуже, – сказал он.
– Да. Я тут третий день. Не знаю, как это, но… уже когда мы с тобой разговаривали. Безо всякой причины, безо всяких… ничего, ничего. Совершенно ничего.
– Интересно, – сказал он.
– Что интересно?
– Со мной нечто похожее.
– Так зачем ты прилетел?
– Эл, ты сделал благое дело. Понимаешь?
– Тебе?
– Нет. Кому-то другому. Это бы добром не кончилось.
– Почему?
– Либо ты знаешь, либо не поймешь.
– Знаю. Олаф, что же это такое? Неужели мы действительно дикари?
– Не знаю. Мы десять лет были без женщин. Помни об этом.
– Это не объясняет всего. Во мне есть, знаешь, какая-то беспощадность, я не считаюсь ни с кем, понимаешь?
– Ты еще считаешься, сын мой, – сказал он. – Еще считаешься!
– Ну да, но ты знаешь, в чем дело?
– Знаю.
Опять молчание.
– Хочешь еще поболтать или бокс? – спросил он.
Я рассмеялся:
– Где ты достал перчатки?
– Ни за что не догадаешься.
– Заказал?
– Где там. Украл.
– Ну да!
– Клянусь небом. Из музея… Пришлось специально летать в Стокгольм, понимаешь?
– Тогда пошли.
Он распаковал свои скромные пожитки и переоделся. Мы накинули купальные халаты и спустились вниз. Было еще рано. Завтрак обычно подавали только через полчаса.
– Пойдем лучше на задворки, – сказал я. – Там нас никто не увидит.
Мы остановились на лужайке, окруженной высоким кустарником. Сначала утоптали траву, и без того довольно низкую.
– Будет скользко, – сказал Олаф, пробуя подошвами
– Ничего. Больше нагрузка.
Мы надели перчатки. С этим пришлось повозиться, потому что некому было их завязать, а вызывать робота не хотелось.
Олаф встал против меня. Тело у него было совершенно белое.
– Ты еще не загорел, – сказал я.
– Потом расскажу, что со мной происходило. Мне было не до пляжа. Гонг.
– Гонг.
Мы начали легко. Ложный выпад. Он ушел. Еще раз ушел. Мне становилось жарко. Я стремился не к ударам, а к ближнему бою. Избивать Олафа мне в общем-то не хотелось. Я был тяжелее килограммов на пятнадцать, и его чуть более длинные руки не уменьшали моего преимущества, тем более что я вообще был более сильным боксером. Поэтому я дал ему несколько раз подойти, хоть и не должен был. Вдруг он опустил перчатки. Лицо его онемело. Он разозлился.
– Так не пойдет, – сказал он.
– В чем дело?
– Без фокусов, Эл. Или настоящий бокс, или никакого.
– Ладно, – сказал я, оскалив зубы. – Бокс!
Я медленно пошел на сближение. Перчатки ударились друг о друга, издавая резкие хлопки. Он почувствовал, что я действую всерьез. Он прикрылся. Темп нарастал. Я сделал ложный выпад левой, потом правой, сериями, последний удар почти всегда достигал цели. Он не успевал. Потом он неожиданно пошел в атаку, у него получился прекрасный прямой, я отлетел шага на два. Сразу вернулся. Мы кружили; его удар, я нырнул под перчатку, отошел и с полудистанции влепил прямой правый. Вложил в этот удар все. Олаф обмяк, на мгновение раскрылся, но сразу же начал входить в форму. Следующая минута ушла на пустые взмахи. Перчатки громко хлопали по плечам, но неопасно. Один раз я едва успел уклониться, он только скользнул перчаткой мне по уху, а это была бомба, от которой я свалился бы. Мы снова кружили. Он получил удар в грудь, раскрылся, я мог ударить, но не сделал ни движения, стоял как парализованный – в окне первого этажа я увидел ее; ее лицо белело так же, как то пушистое, что покрывало ее плечи. Это длилось мгновение. В следующий момент меня оглушил страшный удар; я упал на колени и тут же услышал крик Олафа:
– Прости!
– Не за что… Хороший удар, – пробормотал я, поднимаясь.
Окно было уже закрыто. Мы дрались еще не больше полминуты. Вдруг Олаф отступил.
– Что с тобой?
– Ничего.
– Неправда.
– Ладно. Мне расхотелось. Не злишься?
– Что ты? Это все равно было нелепо, так вот, с места в карьер. Пошли.
Мы отправились к бассейну. Олаф прыгал лучше меня. Он ухитрялся проделывать чудеса. Я попробовал заднее сальто из винта, как он, но только здорово ударился бедрами о воду. Сидя на краю бассейна, я поливал водой горящую, как огонь, кожу. Олаф смеялся:
– Ты вышел из формы.
– Брось. Я никогда не умел делать винта. А ты – здорово!
– Я сегодня попробовал впервые.
– В самом деле?
– Да, это здорово!
Солнце поднялось уже высоко. Мы улеглись на песок, закрыв глаза.
– Где… они? – спросил Олаф после долгого молчания.
– Не знаю. Наверно, у себя. Их окна выходят на другую сторону сада. Я этого не знал.
Я почувствовал, что он пошевелился. Песок был очень горячий.
– Да, это потому, – сказал я.