Возвращение со звезд
Шрифт:
Потом я постоял и прислушался. Все молчало. Дом был погружен в темноту. Всеобъемлющая тишина ночи подымалась к звездам. Я не хотел возвращаться в дом. Отошел от разбитой машины, и, когда трава, высокая, влажная от росы трава коснулась моих колен, я упал в нее и так лежал, пока, наконец, у меня не сомкнулись веки, и я уснул.
Разбудил меня чей-то смех. Я знал чей. Знал, кто это, прежде чем открыл глаза, совершенно отрезвевший. От росы я промок до нитки. Солнце стояло еще низко. Небо
– Когда ты приехал?
– Только что.
– Ульдером?
– Да. Я тоже так спал… первые две ночи…
– Да?..
Он перестал улыбаться. Я тоже. Словно что-то стало между нами. Мы молча смотрели друг на друга.
Он был моего роста, возможно даже чуть выше, сухощавее. Темные волосы при ярком свете скрывали скандинавское происхождение, а щетина на лице у него была совсем светлая; чуточку кривой, выразительный нос и короткая верхняя губа, из-под которой виднелись зубы; бледно-голубые глаза его часто смеялись, темнея от веселья; тонкие губы, всегда немного кривились, будто он все воспринимал скептически. Может, именно это выражение его лица заставило меня сначала держаться от Олафа поодаль. Олаф был старше меня на два года; его лучшим другом был Ардер. Только после гибели Ардера мы и сблизились-то по-настоящему. Уже до конца.
– Олаф… – сказал я. – Ты проголодался? Пойдем перекусим что-нибудь.
– Подожди, – сказал он. – Что это?
Он взглянул на автомобиль.
– А-а… ничего. Машина. Купил, знаешь, чтобы вспомнить…
– Была авария?
– Да. Ехал ночью, ну и вот…
– У тебя была авария? – повторил он.
– Ну да! Но это не имеет значения. Ведь ничего не случилось. Пошли… не будешь же ты с этим чемоданом…
Он поднял чемодан. Ничего не сказал. Даже не взглянул на меня. Желваки на скулах у него напряглись.
«Почуял что-то, – подумал я. – Не знает, что привело к аварии, но догадывается».
Наверху я сказал ему, чтобы он выбрал себе любую из четырех свободных комнат. Он взял ту, с видом на горы.
– Почему ты не захотел здесь? А, понимаю, – он улыбнулся, – это золото, да?
– Да.
Он коснулся рукой стены.
– Надеюсь, обычная? Никаких картин, телевизии?
– Будь спокоен, – улыбнулся я, в свою очередь. – Это честная стена.
Я позвонил насчет завтрака. Хотел позавтракать вдвоем с Олафом. Белый робот принес кофе и поднос, полный всякой снеди: это был очень обильный завтрак. Мы ели молча. Я с удовольствием смотрел, как он жует, – даже прядь волос над ухом у него двигалась.
Потом Олаф сказал:
–
– Курю. Привез с собой двести сигарет. Не знаю, что будет потом. Пока курю. Хочешь?
– Давай.
Мы закурили.
– Ну как? Сыграем в открытую? – спросил он после долгого молчания.
– Да. Я расскажу тебе все. Ты тоже?
– Конечно. Только не знаю, Эл, стоит ли?
– Скажи одно: ты знаешь, что хуже всего?
– Женщины.
– Да.
Мы снова замолчали.
– Значит, из-за этого? – спросил он.
– Да. Увидишь за обедом. Внизу. Вилла нанята пополам с ними.
– С ними?
– Они молодожены.
Желваки снова напряглись под его веснушчатой кожей.
– Это хуже, – сказал он.
– Да. Я тут третий день. Не знаю, как это, но… уже когда мы с тобой разговаривали. Безо всякой причины, безо всяких… ничего, ничего. Совершенно ничего.
– Интересно, – сказал он.
– Что интересно?
– Со мной нечто похожее.
– Так зачем ты прилетел?
– Эл, ты сделал благое дело. Понимаешь?
– Тебе?
– Нет. Кому-то другому. Это бы добром не кончилось.
– Почему?
– Либо ты знаешь, либо не поймешь.
– Знаю. Олаф, что же это такое? Неужели мы действительно дикари?
– Не знаю. Мы десять лет были без женщин. Помни об этом.
– Это не объясняет всего. Во мне есть, знаешь, какая-то беспощадность, я не считаюсь ни с кем, понимаешь?
– Ты еще считаешься, сын мой, – сказал он. – Еще считаешься!
– Ну да, но ты знаешь, в чем дело?
– Знаю.
Опять молчание.
– Хочешь еще поболтать или бокс? – спросил он. Я рассмеялся.
– Где ты достал перчатки?
– Ни за что не догадаешься.
– Заказал?
– Где там. Украл.
– Ну да!
– Клянусь небом. Из музея… Пришлось специально летать в Стокгольм, понимаешь?
– Тогда пошли.
Он распаковал свои скромные пожитки и переоделся. Мы накинули купальные халаты и спустились вниз. Было еще рано. Завтрак обычно подавали только через полчаса.
– Пойдем лучше на задворки, – сказал я. – Там нас никто не увидит.
Мы остановились на лужайке, окруженной высоким кустарником. Сначала утоптали траву, и без того довольно низкую.
– Будет скользко, – сказал Олаф, пробуя подошвами самодельный ринг.
– Ничего. Больше нагрузка.
Мы надели перчатки. С этим пришлось повозиться, потому что некому было их завязать, а вызывать робота не хотелось.
Олаф встал против меня. Тело у него было совершенно белое.
– Ты еще не загорел, – сказал я.
– Потом расскажу, что со мной происходило. Мне было не до пляжа. Гонг.