Возвращение тамплиеров
Шрифт:
— Гельмут Вайзе… — как бы про себя повторил старик, довольный титулом, с которым к нему обратились. Он улыбнулся: — А знаете, дорогой Вайзе, как только вы вошли, я сказал себе: бог мой, я же его знаю.
— Возможно, мы как-то встречались.
— Нет, я имею в виду тридцатые годы. Вы тогда еще не родились.
— Но как раз этот период нас больше всего интересует, маэстро.
Дрожание головы и рук усилилось — типичный для болезни Паркинсона симптом. Он означал, что волнение больного возросло.
— Что вы хотите знать?
— В тридцать шестом году вы решили основать, вернее воссоздать, Ливонский орден.
—
— Дальше, маэстро.
Старик смотрел в другую сторону — за окно, где виднелись деревья небольшого сада.
— В тридцать шестом году я жил здесь, то есть, я хочу сказать, в моем родном Гамбурге. Мне было двадцать семь, и я очень увлекался тогда разными средневековыми историями и легендами. Я переживал настоящее счастье, узнавая про приключения тех героев, полумонахов-полувоинов, что сражались повсюду во имя Христа — и в Святой земле, и в Европе.
— Значит, так вам пришла мысль создать орден, — сказал Гельмут, слегка улыбаясь, а под конец рассмеявшись. — Фантастическая идея, если учесть, что вы ведь были простого происхождения и торговали тканями.
Старик растерялся, не зная, что ответить. И решил следовать примеру Гельмута, но обратился при этом к Джакомо:
— Вы ведь не станете об этом писать, не так ли?
— Даю слово, господин Винкель.
— Тем более что это совершенно никому не интересно. — Старика вроде бы заразило хорошее настроение Гельмута. — Я был членом партии, и партия одобрила мое намерение. Отделу пропаганды, которым руководил Геббельс, моя идея пришлась по вкусу. С другой стороны, папская миссия тоже не возражала. Она в то время вообще мало возражала.
Гельмут не переставал веселиться. Или, во всяком случае, создавалось такое впечатление.
— И тогда новорожденный орден сразу же принялся преследовать евреев.
— Чего же вы хотите, дорогой мой, мы должны были отомстить предавшим Христа.
— Сколько… рыцарей было в ордене?
— О, я никогда не забуду, как меня посвящали в сан магистра. Дело было в Берлине, тогдашней нашей резиденции, в особняке недалеко от старой имперской канцелярии. Дома у меня до сих пор хранятся черная туника и белая мантия. На ярко-красной подушке мне поднесли меч, символ моей власти. Казалось, он весь светится… — Взбодренный воспоминаниями, старик приподнялся на постели, но потом вдруг сделался серьезным и вновь откинулся на подушки. — Их было много, но они мне не нравились. Не нравились мне эти люди, сплошь грубияны и пьяницы. Я, Великий магистр, оказался во главе шайки ловких и беззастенчивых проходимцев. Кое-кто даже побывал в тюрьме за обычную уголовщину. — В глазах его сверкнула гордая искра. — Дела шли так себе, но в тридцать девятом году я решил начать все с чистого листа. Я поговорил об этом со своим другом Линкманом, которого назначил знаменосцем ордена, а он был, между прочим, штурмбанфюрером СС.
— И что же вы задумали? — спросил Джакомо.
— Открыть школу для детей и подростков из аристократических семей. Речь шла о воспитании настоящих арийских рыцарей, достойных принадлежать к Ливонскому ордену.
— И удалось?
— Конечно. Я открыл школу в Берлине и сам руководил ею.
— Потом была война, но ваша школа не закрывалась, — заметил Гельмут.
— Зачем вспоминать те дурные годы? — посетовал старик.
— Мужайтесь, маэстро, мы хотим знать, что было дальше с орденом и как сложились судьбы ваших молодых рыцарей.
— Они назывались кадетами, и все стали героями.
— Сколько кадетов было в вашей школе в сорок четвертом?
— Тридцать—тридцать пять. Им было лет по пятнадцать, шестнадцать.
— Как же они стали героями?
— Э-э, я все прекрасно помню. — Он закрыл глаза, отдаваясь воспоминаниям. — В октябре сорок четвертого Линкман вызвал меня в свой кабинет в штабе СС и сообщил, что наша армия готовится к контрнаступлению, которое станет решающим для исхода войны.
— Речь шла о плане «Зимний туман», не так ли?
Старик кивнул.
— А Линкману что от вас было нужно?
— Ну, как сказать… Не знаю, известно ли вам, что многие вожди рейха, особенно Геринг, да и сам Гитлер, доверяли гороскопам и предсказаниям магов, ясновидящих и хиромантов больше, чем своим генералам. Короче говоря, Линкман хотел, чтобы Ливонский орден встал на сторону армии.
— Что же могли сделать тридцать пять мальчишек?
— Я, видимо, плохо объяснил. Линкман твердо верил, что я способен вызвать и заставить действовать некие сверхъестественные силы. Это было, конечно, не так, но я не стал разубеждать Линкмана, потому что боялся его. Школа была закрыта, кадетов призвали в «Фольксштурм». Там они составили специальный Ливонский взвод, я лично командовал им. Я знал, что смерть моя неминуема, но выбора не оставалось. В декабре нас отправили на передовую, в Арденны…. В преисподнюю из снега и тумана.
Тут Гельмут неожиданно спросил:
— Что случилось двадцать восьмого декабря?
— Двадцать восьмого декабря мои молитвы наконец-то были услышаны, и небеса явили чудо. Я помню все до мелочей… — Волнение, вызванное рассказом, вынудило его на минуту остановиться. — В тот день, — продолжал он, — уже ближе к вечеру, когда начало темнеть, взвод расположился за небольшим ручьем, протекавшим через Плэн-де-Пастер…
— Мы знаем это место, — уточнил Гельмут, дабы не затягивать рассказ.
— Вдруг мы обнаружили, что в ста метрах от нас, в лесу, появились американцы.
— Сколько их было? Батальон?
— Около тысячи. Обнаружив нас, они тут же пошли в атаку, задействовав артиллерию.
— И вот тут-то и произошло чудо, — подсказал Гельмут.
— Да. — Глаза старика были полны слез, а дрожь почти прекратилась. — На лес, где находились американцы, с неба спустилось что-то огромное, нечто вроде корабля с днищем из земли, пронизанной корнями. Мне и сейчас с трудом верится, но это был Авентинский холм из Рима!