Возвращение в Чарлстон
Шрифт:
– Мишель, – заметил приятель, – ты действительно глупец из глупцов.
– Она вернется.
– А я говорю – не вернется.
– А я говорю – вернется.
У лотка Мишеля остановились мужчина и женщина.
– Папочка, взгляни на этот чудный чайник, – сказала женщина по-английски.
Мишель подмигнул приятелю.
– Еще американцы. Святые награждают меня за безупречную жизнь. – Он с улыбкой подошел к покупателям. – Мадам, сама Мария Антуанетта, одетая в платье молочницы заваривала в нем чай…
Его приятель исчез из толпы.
Он нашел
– Тысячу извинений, мадам, – сказал он, – я знаю, где ее можно найти, ту даму, у которой эти картины…
77
Он отвел Гарден к узкому, высокому дому на Рю де Клинанкур. Дом был такой же, как тысячи других в Париже: серый камень, зеленая крыша мансарды, черные узорные решетки на окнах, черные железные ворота, застекленная парадная дверь; за дверью сидела одетая в черное консьержка.
– Имя? – спросила Гарден.
– Элен Лемуан, – ответил ее спутник. Гарден дала ему тысячу франков. Он козырнул ей и поспешно ушел. Гарден была готова к тому, что ее поиски ни к чему не приведут. Она позвонила.
Она приготовила для консьержки десятифунтовую бумажку – большая сумма только усилила бы ее подозрительность. Ей пришлось подождать, пока консьержка, взяв ее визитную карточку, пошла выяснять, примут ли посетительницу. Гарден написала на обороте: «Друг Трэдда Купера».
– Можете подняться, – объявила вернувшаяся консьержка.
Гарден неуверенно вошла в железную клетку лифта. Он так скрипел и грохотал, когда вез консьержку, что, казалось, вот-вот развалится.
На третьем этаже стояла женщина. Она молча наблюдала, пока лифт с Гарден поравняется с ней, и после этого открыла дверцу.
– Здравствуйте, мадемуазель Харрис, – сказала она. – Я Элен Лемуан.
– Мадам Харрис, мадам Лемуан, – поправила ее Гарден.
Элен Лемуан выглядела эксцентрическим созданием. Маленькая, густо напудренная, седые волосы уложены в сложную прическу с множеством черепаховых гребней. Она была в черном кружевном платье до пола, с высоким стоячим воротником с белой отделкой. На плечи наброшена белая кружевная шаль. Единственным украшением была филигранная золотая цепь с золотым лорнетом. Женщина держала лорнет маленькой, искалеченной артритом рукой и медленно разглядывала Гарден с головы до ног.
– Мадемуазель Лемуан, – поправила она в свою очередь, закончив осмотр. – Ступайте за мной.
Гарден проследовала за ней в другую эпоху. Гостиная была забита чересчур мягкой мебелью и столами с кружевными скатертями, на которых стояло множество безделушек; пианино под шелковой шалью было почти скрыто рядами фотографий в серебристых и золотистых рамках. На окнах, поверх кружевных занавесок с оборками, висели бархатные гардины, тоже с оборками. Оборки шли по низу чехлов на креслах и диванах, оборками была обшита шаль на пианино, абажуры и даже драпировка над жарко горящим камином. Рисунки и картины покрывали затянутые парчой стены от пола до потолка. Гарден была поражена
– Садитесь, мадам, – обратилась к ней мадемуазель Лемуан, – и расскажите, что привело вас ко мне.
Гарден присела на краешек огромного стула. Она протянула хозяйке только что купленную картину.
– Мне сказали, что у вас есть еще работы этого художника. Я хотела бы их купить.
Мадемуазель Лемуан снова взялась за лорнет.
– А, церковь маленького Трэдда! Ну и мошенник же этот Мишель. Он, должно быть, сразу же продал раму, а картину оставил зарастать грязью. – Она перевела взгляд на Гарден: – Почему вы сказали неправду, мадам? Вы слишком молоды, чтобы быть другом этого художника. Почему он вас вдруг заинтересовал?
– Он мой родственник, хотя я никогда его не видела. Его мать – моя двоюродная бабушка. Моя девичья фамилия – Трэдд.
– Этого не может быть. Мне говорили, что у всех Трэддов огненно-рыжие волосы.
Гарден начала терять терпение.
– У меня есть рыжие пряди. Я их крашу.
– Ах, как напрасно!
– Мадемуазель Лемуан, я пришла не для того, чтобы обсуждать мои волосы. Я хочу купить эти картины и готова хорошо заплатить за них. – Она открыла сумочку.
– Нет, мадам, – ответила француженка. Гарден не верила своим ушам.
– Но вы же продали эту картину человеку с блошиного рынка, – сказала она. – Я заплачу гораздо больше. У вас ведь есть еще?
– Да, у меня есть много других картин. Но в настоящий момент нет необходимости их продавать.
– Послушайте, мадемуазель, – взорвалась Гарден, – у меня нет времени для игр. Вы хотите набить цену. Хорошо, я согласна. Мне все равно, сколько они стоят. Я их покупаю.
Элен Лемуан с улыбкой кивнула:
– Вот это уже похоже. Теперь я верю, что у вас частично рыжие волосы и что вы частично Трэдд. Но картины все равно не продаются.
Гарден была поражена. Она привыкла, что купить можно все, что угодно, только плати.
– Но вы должны мне их продать, – сказала она. Злость прошла, теперь она умоляла. – Тетя Элизабет сама ездила в Париж, искала их. Она все здесь обыскала, но так ни одной и не нашла. Трэдд был ее единственным сыном, и она его потеряла. Все, что от него осталось, – это картины.
Элен Лемуан взяла со стоящего рядом столика фарфоровый колокольчик и энергично позвонила.
– Вам следовало сразу сказать это. Для матери маленького Трэдда – это же совсем другое дело. Мы выпьем кофе, а потом поговорим.
Гарден перевела дух. Старую даму явно не следовало торопить, да и до встречи с Люсьеном оставалось еще много времени. Придется только пропустить обед с Лори Паттерсон. Самое главное – получить картины.
– Сколько у вас есть картин, мадемуазель? Мадемуазель Лемуан пожала плечами:
– Откуда я знаю? Десять, двадцать, может, тридцать. Ваш кузен был не очень хорошим художником, но работал весьма усердно. Их полная кладовая. А, вот и кофе! Селеста нальет – у меня сегодня очень плохо с руками. Вам молоко, сахар?