Возвращение в Итаку
Шрифт:
Шел третий месяц рейса, когда «Кальмар» отправили на север. Команда не взяла еще плана полностью, но оставалось совсем немного, и времени тоже хватало.
Выловленную рыбу сдали на плавбазу, новой набрать не успели, разве что три десятка центнеровых бочек. Эту рыбу они взяли в последние сутки. Топливо на исходе, пресной воды оставалось в обрез. Капитану Волкову было над чем задуматься.
Он стоял на мостике «Кальмара» и смотрел вниз. Там, на палубе, люди готовились к схватке с «Норой».
«Я совсем пустой, – подумал Волков. – Танки запрессовать,
Он повернулся и, чтобы сохранить равновесие, ухватился за переговорную трубу. Подтянув к ней лицо, свистнул в машину.
Голос, донесшийся снизу, казался далеким, словно из другого мира.
Капитан сказал механику про балластные цистерны и спросил штурмана, на сколько градусов упала температура. Было минус семь.
Волков ощущал, как ветер срывает с гребней холодные брызги, как летят брызги на палубу и снасти, ударяются о них и, не успев упасть, застывают на поверхности льдистой коркой. И как растет эта корка, капитан чувствовал тоже.
Прошло полтора часа. Ветер усилился. Температура понизилась до минус десяти.
Лед был повсюду. На планшире и вантах, брашпиле и фокштагах, на мачтах, лебедках, палубе – она скользила под ногами – и в шпигатах, на стрелах и на одежде.
Люди кромсали его ломами, обивали со снастей, падали скользкие куски, с ними падали люди, но поднимались и снова кромсали этот проклятый лед.
А его становилось все больше. Матросы работали с остервенением, от соленой ледяной воды трескалась кожа на пальцах, и брезентовые рукавицы впитывали в себя кровь из-под ногтей.
Вот штурман поднял тяжелый лом и ударил по толстой ледяной «колбасе», охватившей один из штагов. «Колбаса» не поддавалась. Штурман снова поднял лом, он выскользнул у него из рук, траулер качнуло, штурман упал и покатился к накренившемуся борту.
За ним ринулся боцман Задорожный, не удержался на скользкой палубе и грохнулся навзничь. Остальные, как по команде, бросились помогать штурману и боцману. А лед все рос и рос, и люди опять принялись за него. Капитан вызвал с палубы кока и приказал приготовить кофе для всех. Сам он оставался в рубке, стоял вместо матроса за штурвалом.
Люди работали молча. Может быть, кто-то из них и кричал или ругался… Но все перекрывал пронзительный визг ветра, он загонял слова обратно в глотки, и удары ломов, и скрежет лопат о палубу, и шум падавших с вант кусков льда – все растворялось и исчезало в его оглушающем реве. Белыми змеями уходили от спин людей спасательные концы к рубке.
Высота волн не увеличивалась, но капитан, поворачивая штурвал, чтоб удержать траулер, чувствовал, как тяжелеет «Кальмар» и, накренившись, все с большим и с большим трудом поднимается обратно.
Траулер терял остойчивость.
В довершение ко всему нарушилась связь «Кальмара» с плавбазой; лед «заземлил» антенну – рация замолчала.
С палубы поднялся старпом и сказал Волкову, что люди валятся с ног.
– Может, спиртику им, Олег Васильевич, а? – спросил старпом капитана.
– Не стоит, – ответил тот. – Он обманщик, этот спиртик… Останься здесь, я пройду по
Волков обходил грузнеющий «Кальмар» и думал сейчас о нем, как о двадцать третьем члене своего экипажа. Он жалел свой обледеневший траулер – железного работягу с дизельным сердцем и тремя сотнями тонн водоизмещения. Оставив за себя в рубке старпома, он взял лом и работал вместе со всеми остервенело.
Потом Волков поставил на руль опытного матроса первого класса, а сам опять втиснулся в закуток радиста и пытался помочь тому наладить связь по аварийной антенне.
И тогда взбесившаяся «Нора», почувствовав, что нет капитана на месте, побила его последнюю верную карту. Старпом позвал Волкова на мостик, сказал ему:
– Ветер заходит, Олег Васильевич.
Капитан вышел на крыло и задохнулся от ветра. Вернувшись в рубку, он увидел, как сдвинулась влево картушка компаса.
«Этот финт, – подумал Волков, – нам может дорого обойтись…»
Ветер изменил направление, и остров Бруней все меньше и меньше служил траулеру прикрытием.
Чтобы встречать носом волну, судно приходилось постоянно поворачивать вправо, и остров все ближе и ближе сползал к траверзу «Кальмара».
Размахи волн, ничем не сдерживаемых теперь, становились сильнее. Судно сносило к южной части Брунея, окаймленной цепочкой скал, и капитан дал передний ход.
Теперь вода хлестала через бак. Ледовый панцирь «Кальмара» становился все толще. Люди, пригибаясь под ледяным душем, механически поднимали и опускали ломы, лопаты валились из рук, наступило состояние, когда безразличие достигает такой силы, что исчезает страх смерти.
«Так долго не продержаться», – подумал капитан.
…Он закрыл глаза, и когда снова открыл их, госпитальная тишина оглушила капитана Волкова.
Он снова был в Бриссене.
«Я должен был ожидать этого, – подумал капитан. – Как-то не думалось раньше, но, вероятно, подспудная мысль оставалась, мысль о том, что и меня судьба может подвергнуть такому испытанию. Впрочем, зачем я им? Разве мало здесь своих штурманов и капитанов? Много, даже излишек есть, и уходят они плавать под чужими флагами, у них это в порядке вещей… Нет, не капитан Волков им нужен, а советский капитан Волков, русский человек, изменивший родной земле… А моя личность, моя судьба – для них величина бесконечно малая, еще один эпизод в пропагандистской войне, операция местного значения, не больше…»
Он взял сигарету из пачки, оставленной Коллинзом, и закурил.
«Хорошо, – подумал капитан, – пусть козыри у Коллинза крупные, пусть мне могут не поверить и я буду осужден. Готов ли я к этому? Вынесу ли наказание? Ведь пойди «Кальмар» южным проливом, мы бы давно сдали улов и сейчас промышляли бы снова. Но ведь никто не знал, что на пути траулера… Да, никто не знал. А ты обязан был предугадать это, капитан Волков. Просто все, капитан. Сейчас ты русский человек, и за этим определением ой как много стоит… А отними у себя родину, дай ее отнять, и нет тебя больше – ни русского, ни человека».