Возвращение в Кандагар

Ермаков Олег

Карп Львович решительно проходит в комнату и сам начинает закрывать окна.

– Гроза?

Но в воздухе не чувствуется предгрозовой тяжести, и небо в окнах блистает синевой. Дочки и внуки робко тянутся вслед за Карпом Львовичем.

– Да что там такое?
– спрашивает темная.

Карп Львович что-то высматривает сквозь стекло. В комнату входит Елена Васильевна. С недоверием и затаенной усталостью она глядит на мужа. Он оборачивается.

– Что произошло, дед?

Карп Львович на полголовы ниже супруги, но всегда кажется, что - на голову

выше. И сейчас он взирает на нее свысока.

– На липе у колодца рой, - отрывисто сообщает он.

Все приникают к окнам, как к амбразурам осажденной крепости. Изгородь, цветы - у Елены Васильевны всегда много цветов: летних, осенних, георгинов, флоксов, незабудок, пионов, ромашек, куст сирени, за изгородью - ряд лип вдоль канавы, серый дощатый колодец почти напротив калитки. Молчание. Только слышно, как со свежего творога, подвешенного в марле, срываются капли в железную миску.

– Где? где?
– шепчутся дети.

Никитин тоже смотрит и замечает над липой просверкиванье стеклышек.

– Это вторая царица рой увела, - говорит Карп Львович.

– Двоецарствие... У нас где-то была такая толстенная книга. О китайских царях.

– По-моему, "Троецарствие". В темно-красном переплете?

– Тшш!.. Кто это?

Все косятся вправо: по тропинке вдоль изгородей шествует некто, похожий на рыцаря, с шестом. Человек в наглухо застегнутой телогрейке и белой шляпе с черной сеткой. На руках брезентовые рукавицы. Шест венчает некое приспособление для поимки пчел.

– Красавчик, - предполагает темная дочь.

– По-моему, Грека, - возражает белокурая.

– У Греки в помине нет пчел, это Красавчик.

– Значит, Завиркин, - говорит Елена Васильевна.

– У Завиркина борода.

– Ты видишь?

– Это Шед, - решает Карп Львович.

Пчелиный рыцарь остановился перед липой у колодца и начал осторожно подводить к сверкающим ветвям шест с коробкой-ловушкой... Все снова замолчали.

И призрачное стеклянное облачко снялось и поплыло грозно дальше. Дети заметили его и закричали. Пчелиный рыцарь в ватных доспехах снял шляпу и вытер испарину.

– Ну а я что говорил?
– спросил Карп Львович.
– Эх, трус! Я ходил на пчел в рубашке с коротким рукавом, и они по рукам ползали, как собачки.

Дети засмеялись.

– Правда, бабушка?
– спросила младшая.

– Усиками виляли, - продолжал Карп Львович.
– Понимали, с кем дело имеют. Ни разу не укусили.

– Правда, бабушка?

– Скажи им правду, баб.

– Забыл, как с температурой бредил?
– спросила Елена Васильевна.

– Солгала!
– выдохнул Карп Львович и удалился.

Дети загалдели:

– Врун! врун!

– А куда пчелы-то подевались у нас?
– спросила старшая девочка.

– Их сожрал клещ сомнения!
– крикнул из столовой Карп Львович.

Дочки сказали друг дружке, что хорошо без пчел, раньше проходу не было, вспомнили, кого и куда и сколько раз пчелы кусали, а отца под хмельком так накусали, что тому потом

три дня мост с маленькими чертями мерещился: бегают взад-вперед, хватаются за хвосты, падают в речку, взбираются по сваям. А Лизуха так и вовсе скончалась.

– Сконча-а-лась?
– переспросила старшая девочка.

– Умерла. Пчелы заели.

– Де-е-вочку?

– Неизвестно, сколько ей лет было. Она ходила по деревням.

– Зачем?

– Побиралась. Отец ее всегда ночевать пускал.

– Чистюля была. Глаза вот такие...

– Она зимой при церкви жила, да, мам?.. Отцу машину обещала. Я тебе, Львовна, - так его звала - масину подарю.

– А сама ночью конфеты ела, бумажки под кровать бросала и наутро вместе со всеми удивлялась, откуда это столько фантиков.

– У нее еще мешочек был со всякой всячиной, с какими-то бусинками, колечками, лоскутами, перышками.

– А однажды она огонь заговорила. По какой-то деревне пожар пошел, но у дома, куда ее ночевать пустили, остановился. А так вся деревня могла выгореть.

– Ну, это...

– Легенда?

– Случайность. Мало ли, по какой причине пожар...

– В ней святость была!
– снова подал голос Карп Львович из столовой.

– Почему же ее пчелы заели?

– Может, это были осы, - сказал Карп Львович.

– Какая разница.

– Осы от беса.

– Как будто пчелы...

– Ну, короче, нашли ее в лесу закусанную, с опухшим лицом, - сказала темная дочь.

Белокурая выразительно посмотрела на нее, повела глазами в сторону детей.

– Так! Марш завтракать!
– прикрикнула темная на притихших детей.

Никитин тоже вышел.

– Ты куда?
– спросил Карп Львович.

Никитин сказал, что отдыхать.

– В кладовку иди, - распорядился Карп Львович.

Но Никитин не захотел туда идти: в кладовой прохладно, но туда всегда за чем-нибудь заглядывают, там хранятся припасы в банках, ведрах, пакетах, мешках. Он мог ослушаться Карпа Львовича, не опасаясь, что пожнет бурю. К нему Карп Львович благоволил. Тогда как второму - московскому - зятю не спустил бы, посмей тот выйти из осажденного дома.

Никитин прошел мимо грядок с крошечными огурцами, луком, укропом, мимо грядок с восходящими капустными лунами по дорожке в арках травин, свернул на лужайку перед казавшейся черной в ослепительном дне старой баней с железной крышей, маленьким оконцем и одноглазым скворечником, приколоченным к фронтону, как череп у Бабы Яги. Под сливами стояла раскладушка. Никитин лег. У соседей сипел петушок... Послышался голос хозяйки: "Ах ты засранец, пой, не шипи!" Петушок старался. В листве жужжали мухи. Из травы возле бани, в мощной тени старой яблони выглядывали крытые толем крыши и остовы пчелиных домиков, разоренных ордами клещей. Если заглянуть внутрь, можно увидеть сухие навощенные дощечки, рамки с ржавой проволокой и почерневшими пустыми сотами. Развалины медовых домиков мрачно молчат посреди разнотравья и цветов, словно останки какой-то цивилизации.