Возвращение в «Кресты»
Шрифт:
При этом значительная часть сведений из камеры наружу не просачивается. Никто никого не сдает, воровская этика этого не позволяет. Ну а те, кто на эту этику наплюет, те долго не живут. Бахва, кроме всего прочего, был почти что моим «крестным», с самого начала, и вряд ли пропускал мимо ушей сведения о своем «крестнике». И всем известные, и закрытые для посторонних ушей. Теперь я намеренно нагружал старого вора точной, почти личной информацией о себе. Надеялся, что Бахва перестанет наконец относиться ко мне как к сумасшедшему самозванцу.
Ну и, конечно, очень мне нравилось,
– На фига ты, Лекарь, шмару эту мочканул, не понимаю. Бабосов не нажил, один геморрой только. Теперь вот в «Крестах» шконку полируешь. На лекарскую зарплату не проживешь, понимаю тебя. Но не за свое дело браться – смысл? Ты ж не вор, у тебя высшее образование на морде написано, крупными буквами причем. Книжки б лучше писал, вон как травишь красиво. И на воле был бы, и с лавэ, и в уважухе. Подумай, как откинешься.
– Может, профиль тебе сменить? – и добавил, глядя на мои поседевшие виски: – И псевдоним возьми себе – Седой.
В общем, даже Злого проняло. Я ему на это сказал:
– Сам же сказал – нет смысла за чужое дело браться. Одно дело рассказывать, и совсем другое книжки писать. Это два разных таланта, отдельных друг от друга. Кстати, о птичках, как говорил поручик Ржевский. Чтобы сменить профиль, не обязательно ждать, пока откинешься. Был такой писатель американский, О’Генри, – слыхал? Ну, фильм «Вождь краснокожих видел»? Наверняка ведь.
– Да видел, само собой, не всю ж я жизнь в «Крестах» просидел. И читал. Хорошо пишет. Смешно. И по делу, в два слова.
– Уже не пишет. Сто лет тому назад это было. Ну так вот… Он, пока срок мотал, стал известным на всю Америку писателем. В тюремной аптеке работал, по специальности…
– Это типа как ты, что ли?
– Нет. Я врач. Реаниматолог. А он был всего-навсего провизором, даже не фармацевтом.
– Слышь, Лекарь, – сказал Бахва, – ты кончай по своей врачебной фене ботать, не умничай. Ты для кого рассказываешь, для нас? Тогда ты нам на нормальную феню переведи. На крайняк просто по-русски скажи, чтоб всем понятно было, а не тебе одному.
– Короче, работал он тюремным аптекарем. Времени было много, а денег не было вовсе. А на воле у него маленькая дочка осталась. Дочку, пока папа срок мотает, отдали в приют на воспитание. А какое там у детей житье, небось представляете.
– Представляю, – мрачно сказал Злой. – Сам в таком… приюте вырос. И пахан вот так же вот, как твой писатель, сел на пятнашку – и с концами. Откинулся, нет – бес его знает, никогда о нем больше не слышал. И письма даже ни разу не написал.
– А лет тебе сколько было? Когда батя сел, – спросил Бахва.
– Семь.
Все как-то примолкли… Выдержав паузу вежливости, я продолжил:
– Ну, здесь немного другая история. Не знаю, сколько ей лет было, но читать уже умела: писатель дочке своей
– На то он и писатель, – пошутил Мех, невысокий такой, даже в «Крестах» сохранивший свое респектабельное брюшко армянин, весь покрытый черными курчавыми волосами, как медведик. Все засмеялись.
– Письма-то письмами, – продолжал я, – а как там дочке в приюте живется, тоже небось представлял. И так ему от всего этого тошно стало – а может, перед дочкой стыд заел, не знаю, о том он не написал, – что все, край просто! Решил он тогда устроить дочке настоящий праздник – на Рождество послать ей подарок от Санта Клауса. Нежданный, чтоб по-настоящему! Решить решил – а деньги где взять?
– Как где?! – подал голос кто-то из «задних рядов». – При аптеке и без денег!..
Эта шутка вызвала бурное веселье. Я оглянулся: оказывается, меня слушала чуть ли не вся камера, люди громоздились от пола до потолка.
– Это у нас, – возразил я, – а в Штатах совсем другие понятия, видимо. Они вон даже бензин на бензоколонках разбавлять не умели, пока наши не понаехали.
Это вызвало новый взрыв оживления.
– Тем более сто лет назад, – вставил Мех.
– Так вот! – повысил я голос, а когда гомон стих, продолжил: – Чтобы на подарок денег заработать, он и стал рассказы писать и в журналах печатать.
– Ну, писать понятно. А на волю он их как отправлял? У них там что, и почта в тюряге есть? Во житуха! – снова подали голос «задние ряды».
– Да хрен там! – ответил я. – С почтой у них, как и у нас. Только они даже до маляв не додумались.
– Да нет! Не может быть! – высказали все общее сомнение.
– Во всяком случае, я нигде об этом не читал и ни от кого не слышал, – сказал я. – Хотя, может, и есть. Наши ведь там тоже сидят, научить должны были уже. Но тогда не было.
– Ну так как же он рассказы на волю отправлял? – напомнил Мех.
– Через вертухая! Был у них там вертухай один, животом страдал постоянно. Трудно сказать, чем он там был болен, может, косил просто, суть не в этом. За лекарствами этот болезненный вертухай ходил в тюремную аптеку – чего ж не сходить, раз на халяву! Писатель наш ему от болей в животе таблетки с опием выписывал.
– С чем? – недоверчиво переспросил Злой.
– С опием, – повторил я. – Его в то время и у нас в аптеках без рецепта продавали, как средство от поноса и болей в животе. Ну, вот писатель наш бартер и наладил. Вертухай, надо сказать, по-своему порядочным человеком оказался. За О’Генри гонорары получал в журналах – и все писателю отдавал. Даже закопытные не брал. Так, чисто на проезд.
– Ну да, ему писателевых колес хватало! – радостно заржали слушатели.
– Подарок-то дочке купил? – напомнил Злой.
– Купил! – ответил я. – И не один, и не только на Рождество, он все время деньгами ей помогал, как мог. Времени у него много было, лет пять, по-моему. И откинулся уже известным на всю Америку писателем. Как ты говоришь, и с лавэ, и в уважухе.
– А по какой статье братан срок мотал, не помнишь, Лекарь? – спросил Мех, – Тоже как ты, мокрушник? Может, у вас, у медиков, традиция такая – кровь людям пускать?