Возвращение в Михайловское

Голлер Борис

Там воздух напоен вечерней теплотой...

Там море движется роскошной пеленой

Под голубыми небесами...

– Что ты бормочешь?
– спросил отец.

– Так... Бормочется! Все это - чепуха!
– сказал Александр, помолчав. Уроки! афеизма!.. Я неточно выразился. Просто... у меня тогда возникли сомнения в загробной жизни!..

– А теперь... ты тоже сомневаешься?..

– Не знаю. И теперь сомневаюсь.

Там, под заветными скалами,

Теперь она сидит печальна и одна...

– С кем ты разговариваешь?..

– Я? С Богом!
– он улыбнулся.

Ночевали в Опочке - на постоялом дворе. Мучили клопы... Почему-то они

взялись за отца, Александра почти не тронули. Отец ворочался, вздыхал, чертыхался...

– Почему тебя не кусают?
– спросил он тоскливо.

– Наверное... у вас вкусная кровь!..

– Клопиная страна!
– ворчал отец.
– Клопиная страна!

– Тише!..
– сказал сын.
– Что вы! Как можно-с! В России - и у стен уши!..
– он рассмеялся.
– Теперь вы понимаете - почему Клопшток - такой скучный поэт?..

– Твои насмешки!..
– бросил отец. Но все же уснул.

Где-то около двенадцатого часу на следующий день им ослепили глаза перекрещивающиеся, как молнии в воздухе, солнечные блики на куполах бесконечных церквей. Въезжали во Псков. Отправив кучера с лошадьми на постоялый двор в центре и велев дожидаться - они вошли в губернаторский дом.

– Как прикажете доложить?
– спросил чиновник в приемной - до странности похожий на всех российских чиновников. Подвид, выращенный в петровской кунсткамере - и лет на триста, примерно, без изменений. Без лица - одни прыщики на лбу. ("Адский хотимчик!" - сказал бы жестокий Раевский.)

– Доложите, друг мой... Помещики Пушкины - отец и сын!
– сказал Сергей Львович с надменностию. И даже взял сына за руку, как бы, готовясь ввести в присутствие. Помещик Пушкин привел с собой сына-недоросля проштрафившегося в южных краях. Александр сдержал улыбку. Отец, конечно же, по-своему переживал случившееся, - но им было трудно понять друг друга. Чиновник исчез за дверью.

По мере приближения аудиенции, Сергей Львович, кажется, терял свою смелость... Он то поднимал морщины на лбу - то стягивал их к бровям. Будто смотрелся в чье-то зеркало. Александр сидел прямо, уставившись в одну точку. Потом архивный юноша явился снова - склонил свой пробор (вся табель о рангах Петровская - в лице) и, воссияв всеми прыщами - отворил дверь к губернатору.

Адеркас оказался типичным прибалтийским немцем - длинный нос, сухие губы, бритые щеки - пергаментные, кажется, длинноногий: он лишь привстал им навстречу... Чем-то напоминал Вигеля. Сказал с любезностью, что господа Пушкины так быстро откликнулись на его приглашение. Чиновничьи погудки! Трудно было не откликнуться! Это называется - приглашение! Александр поклонился вежливо - а отец так и расплылся в улыбке, столь жалобной - что Александру стало грустно. Губернатор знаком предложил сесть - и он опустился на стул всем телом (впрочем, тело было небольшое, поджарое, много места не требовалось), а отец - на самый краешек - как полагается пред лицом начальства.

Губернатор выразил сожаление, что карьера молодого человека, столь удачно начавшаяся (интересно - в чем он видел удачу?) - так печально и неприятно оборвалась. Воспитанник императорского Лицея? Но... молодость, молодость!
– все впереди, разумеется... Если... "Если" было многозначительным и не нуждалось в комментарии.

Сергей Львович сказал, что сын его, без сомнения, весьма сожалеет о случившемся. Сын сидел рядом и ни о чем не сожалел. Но вынужден был кивнуть. Фамилия губернатора настраивала на эпиграмматический лад... Губернатор Адеркас / Получил такой приказ. ... безусловно был

противник / Политических проказ. Додумывать не хотелось. Рифмы были не совсем каноничны: "с" - "з" - но звучали музыкально. Ах, вот - почти точная: "Адеркас - без прикрас"...

– Филипп Осипович озаботил меня взять под личный контроль ваше возвращение под родительский кров!
– было произнесено с важностью.

Александр поднял глаза на отца с вопросом. Губернатор пояснил:

– Маркиз Паулуччи. Генерал-губернатор.

У него тоже была эта несносная манера: называть начальство по имени-отчеству. Тот был его прямой начальник: Псковская губерния входила в состав земель остзейских - генерал-губернаторства Паулуччи.

Губернатор Адеркас - Не любитель выкрутас... Адеркас, Адеркас - м-м... садится в тарантас... А дальше поехало: "баркас", "бекас"... Черт с ним! О чем он говорит? А-а, да... кажется, его жена и дочери читали поэмку г-на Пушкина. (Именно так - поэмку! Что-то о фонтане-с.) Он сам (конечно) не читает стихов, но домашние его... (может еще - Пегас?)... Сергей Львович осмелился сказать, что сын его опубликовал уже три поэмы, встреченные публикой весьма снисходительно. И множество стихов... Слово "снисходительно" взбесило Александра - будь они прокляты, все вместе!
– но он участвовал в игре, в которой держал банк не он.

В итоге Адеркас высказал мысль - долго к ней приступал в разговоре он не сомневается, что г-н Пушкин-младший, находяся в такой губернии, как Псковская, - и в обществе столь уважаемого родителя - не станет ни исповедовать, ни проповедовать афеизма. (Сочетание: "исповедовать" и "проповедовать" - явно понравилось - ему самому.)

На что Александр сказал, как само собой разумеющееся, что трудно проповедовать афеизм в местности, где столько церквей! Сергей Львович глянул на него с испугом.

Адеркас задумался - нет ли здесь насмешки, но, выдержав паузу, улыбнулся:

– Да, вы правы! Здесь все обращено к восславлению Господа! Псков гордится своими храмами!..
– его немецкие ноздри выгнулись почти чувственно.

Должно быть, немец - но православный!
– и оттого старается вдвойне за себя и за своих лютеранских предков! Отмаливает грехи...

– Надеюсь, вы намерены здесь бывать на исповеди и у святого причастия! Вы выбрали уже духовного отца?..

– Да, - сказал Александр без запинки.
– Отец Ларивон. Наш батюшка - из Воронича. Почтенный пастырь. (Сергей Львович взглянул на него с любопытством - едва ли не со страхом. Когда он успел?) Александр назвал первое попавшееся - имя, слышанное от сестры. (Пьяный поп? Ну, что ж! Это, пожалуй, то, что ему надо! Можно выпить вместе - и заодно исповедаться!) Как редко когда бывало - ему захотелось выпить. Напиться. Тотчас. Чтоб не ощущать эту подлость в жилах. Безвластие - человека над самим собой.

– Почему кто-то должен влезать в его отношения с Богом?.. Вообще... русский Бог - это больше - Бог немцев!
– мысль понравилась Александру, но, к сожалению, ее нельзя было высказать вслух, и он о ней забыл, и очень обрадовался ей, как новой, когда несколько лет спустя она мелькнула в стихах Вяземского. (Стихи были - слишком умственные на вкус Александра как, по секрету сказать, почти все у Вяземского - а сама идея - прелесть!)

– Отец Ларивон?
– переспросил Адеркас.
– М-м... Припоминаю.
– Он знать не знал, разумеется, никакого Ларивона. Но тотчас (недреманное око) отметил про себя, что следует навести справки...