Возвращение в Михайловское
Шрифт:
– Приготовьтесь, Элиза!
Она приподнялась.
– К чему?
– Будто готова выслушать приговор - и снова села. Ждала этого всю жизнь. Сейчас он объявит о разводе. Как Бонапарт Жозефине. Она ведь тоже не смогла даровать мужу наследника. (Усилием сдержала кашель. Не хотелось в этот миг выглядеть жалкой.) Он женится на юной - как Бонапарт. Он еще не стар. Ему будет кому оставить это мрачное царство...
– Осталось три года - и мы уедем.
– Куда?
– Она узнала голос девочки, которая стояла с ним в классе, а он показывал ей рисунки. Совсем растерялась.
– Не знаю. Куда-нибудь. На курорт, в Швейцарию... Лечить твой кашель... Посмотрим!
– А Россия, а царство?..
– Мне сорок семь. Ровно в пятьдесят я откажусь от престола.
– Постой! А кто будет?..
– Николай! Я ж говорил тебе! Я составил письмо, хранится в Москве...
– Я думала... еще только мысли...
– Решение!
–
– Решение. Вы не против?
– А что мы будем делать?
– Лечиться. Отмаливать грехи, собирать цветы. В этих Альпах - пропасть прекрасных цветов... Помнишь - твои венки в юности? Психея!
– И добавил: Представь... когда-нибудь... Николай и Александрина едут по Невскому. В экипаже - и под приветственные клики... А мы стоим в толпе, среди малых сих - и тоже машем рукой!..
– Я согласна, - сказала она сразу же.
– Разумеется. Я согласна!
Эта женщина должна была быть его первой любовью, но, кажется, могла стать последней.
Чуть погодя - партию он выиграл - вышел пройтись по парку. Начинало смеркаться. Аллеи темнели, как жизнь, что была впереди... Увидел невдалеке стайку лицеистов - они шли парами, во всем оживлении юности. Строя не получалось. Он быстро свернул в другую аллею - чтоб избежать встречи, и надвинул шляпу. Лицей будил тоскливые мысли. Он сам его придумал некогда среди прочего хотел, чтоб там учились его младшие братья. Николай и Михаил. Но матушка встала в позу:
– Ваше величество позволит, я думаю, вдове воспитывать своих сыновей по собственному разумению, а не по прихоти... заезжих либералистов?
И хотя ему не нравилось, как воспитывали его братьев - генерал Ламздорф, по его сведениям, старался сделать из них гатчинцев, как при Павле, и, говорят, частенько бивал (из него самого когда-то пытались сделать гатчинца), - он сдался. Как сдавался не раз (и не только матери). Вдова убитого отца в самом деле имела право на свое мнение и капризы. Хотя он думал и теперь - что, если бы братья поучились в Лицее... Они, может, смогли бы довершить то, что он когда-то начинал... а после забросил - не получилось. Лицей был очередной его неудачей. Не самой главной, но... Картина мира, какая рисовалась ему, когда он только шел к трону, так и не удалась ему!
Недавно он уволил профессора Куницына. Того самого, что некогда блестящей и вольной речью открыл Лицей. Все радовались - какой у нас государь (позволяет!), и сам государь аплодировал чуть не больше всех...
Еще этим летом он выслал в имение одного из первых лицеистов. Пушкина, поэта. Его просил Воронцов. А он, опять же, не хотел отказывать Воронцову. Что такое власть? Это когда все чего-то просят и нужно решать - кому можно отказать, а кому нельзя. Он вовсе не благоволил Воронцову. Тот раздражал его - еще с Тильзита. Его прелестная жена (только полновата, пожалуй) отвергла некогда притязания императора - и сделала это весело и легко:
– Надеюсь, у вашего величества есть в достатке верноподданных дам, более достойных этой чести!
Впрочем... у того молодого человека - у Пушкина - были еще грехи... Крамольные вирши, ода "Свобода". Зачем они лезут в политику - эти поэты, когда в мире столько прекрасного?.. Дурень Милорадович так и не показал ему стихи - клялся-божился, что затерял. Мания покровительствовать изящным искусствам! Это у него - от любви к балеринам. Впрочем... Может, просто боялся. У стихов в этом случае был бы не только автор, но и читатель - сиречь сам Милорадович. Не знал, конечно, что Александру давно прислали другие копии. (Не все, наверно, не все!). Прислал - чиновник по Министерству просвещения. Похоже - идет вверх... Вот он не испугался.
Темнело. Он вышел к пруду. Цепочка лицеистов вдалеке уже, виясь тонкой струйкой свободы, - утекала в темноту. Как молодость. Еще три года и он уходит от царства.
Он вдруг остановился. "Экс-император". "Экс..." (Попробовал на слух.) Спросил себя... что если б, отрешенный от власти, жалкий изгнанник, он - с несколькими приверженцами - высадился на каком-нибудь забытом Богом берегу Финского залива? Пошла ли бы за ним - Россия?..
Схолия
Читателю, возможно, покажется странным включение этой главы в текст книги. Надо признаться, автор тоже сомневался в ее необходимости. Однако... "Время и мы" - ведь не только название зарубежного русского журнала, но едва ль не одна из коренных проблем романистики - особенно исторической. Император Александр Павлович и его супруга - с их личными трагедиями - само Время, понятое как знаковая система. Кроме того, эти два персонажа отличаются удивительной русскостью. Александр - с его французским (швейцарским - Лагарп) и частично немецко-гатчинским воспитанием - был, может статься, едва ль не самым русским царем (кроме Петра). Вся история России - как бы история обещаний и какой-то роковой их неисполненности! Да и Елизавета Алексеевна, баденская принцесса Луиза - со всем
XI
"Мой дядя самых честных правил, / Когда не в шутку занемог..." (1) Исследователи полагают, что "болезнь" Сергея Львовича была вызвана неким письмецом с юга на имя Александра, пришедшим где-то в конце октября, которое отец почему-то порывался прочесть. Хотя сперва случился некий ремиз с самим Сергеем Львовичем. Он занемог той болезнью, какою все мы заболеваем в свой час и которой врачи так и не подобрали названия. ("На заходе солнца"?..) Однажды поутру, ненароком взглянув на жену - в папильотках и в халате, каждая морщинка наружу, - Сергей Львович понял, что постарел и сам: жизнь прошла, даже если остались какие-то клочки, проплешины. И до того он нет-нет да испытывал неприличную зависть к старшему брату Базилю (Василию Львовичу, поэту, который в один прекрасный день, на глазах у всего света расстался со своей почтенной супругой, кстати, почитавшейся красавицей, как Надин) - взял развод и бесстрашно ринулся в объятия румяной дворовой девки. А сам Сергей Львович, при жене осуждая брата, не без удовольствия следил, как тот в своем дому сидит султаном за столом с гостями, а подруга его, Аннушка, суетится, подавая и переменяя блюда и влюбленно переглядываясь с барином-мужем. В семье Сергея Львовича первую скрипку всегда вела жена, а он лишь уныло тянул партию второй... она была красива, и он любил ее - то есть привык (замена счастию) и тщеславился ею. Для человека, подобного ему, тщеславие и означало любовь - беспокойство было его уделом... И, когда он догадывался временами, что она отвлечена кем-то более обычного, и призрак измены вставал перед ним, он по слабости духа утешал себя, повторяя без конца - особенно ближним: как ты можешь подумать! Надин верна мне!.. Или: ты позабыл - у нас дети! Мысль о детях казалась спасительной. Сам Сергей Львович по природе был более мечтателен с дамами, чем успешен (еще он почему-то вбил себе в голову, что отчаянно храпит во сне, хотя жена ни разу не упрекнула его в этом), короче, побед на его счету было не так много, да и они не слишком занимали его - он больше тешился картами. Надин в постели - давно уже была не та, впрочем, как и он сам, они церемонно укладывались в широкую кровать, расправляяя складочки пододеяльника (она в чепце, он - в подобающем колпаке с кисточкой), и, привычно пожелав покойной ночи друг другу, отворачивались: каждый к своей стене. (Кто знает - о чем она там думает? или он?) "И так они старели оба..." Но теперь вдруг... поздняя лихорадка охватила Сергея Львовича, коснулась струн его некогда поэтического, а ныне приувядшего сердца. Он почти позабыл на время все, что тяготило его - и неудачника-сына (старшего), и младшего - Льва, недоросля, карьера которого пока не складывалась (нужных знакомств "в кругах" оказалось не так много), и незамужество Ольги, и хронический недостаток средств, имения почти не приносили дохода. (Он чего-то в жизни не умел! И сам это сознавал!)
А теперь он бродил по дому в каком-то азарте, бросая искоса на домашних победительные взгляды: что они знают про него, что понимают?.. Решил про себя твердо - начать новую жизнь, какую - не знал. Он ожил. Гордость, которую всегда тщился выпятить, так и перла из него. И впервые пришел как будто черед жениной озабоченности им.
Он ходил и напевал. Песня сыскалась легко. Шуточная из Державина, он придал ей мотивчик из какой-то легкомысленной итальянской оперы - эти мотивы без счета вертелись у него в голове, и песня звучала почти одически.
"Если б милые девицы / Так могли б летать, как птицы / И садились на сучках... (2) - распевал он про себя, а иногда вслух.
– Я желал бы быть сучочком..." - и ощущал себя и впрямь счастливым сучком. Без сучка, без задоринки... Сучок и задоринка. Каждому сучку - своя задоринка... Он улыбался про себя. Сыновья пошли в него - страстью к каламбурам. И правда... Не в темных же Ганнибалов было им пойти - этой склонностью к поэзии? А Пушкины... брат Базиль - известный поэт, "Опасный сосед", поэмка - кто не знает? да и он сам... если вновь приняться за дело... Ох-ти! "Никогда б я не сгибался, / Вечно б ими любовался.../ Был счастливей всех сучков!" - все-таки гениальный поэт Державин, не то что нынешние! (И неправ Александр, который как-то сказал, что гений его думал по-татарски. Нет-с, милостисдарь, нет-с!.. Это наше русское! Коренное!) Поторапливайся, Сергей Львович, поторапливайся - жизнь проходит, почти прошла. "Никогда б я не сгибался..."