Возвращение в Михайловское

Голлер Борис

– Во всяком случае, - добавил Александр, - я готов просить прощения ежли чем-то нечаянно...

– Вон как?
– воззрился Сергей Львович. Кажется, впервые глянул в его сторону.
– А как же с письмом?

У Александра было несколько секунд, чтоб размыслить и ответить достойно. Если можно - сдержанней...

– Это - частное письмо, papa, ей-богу! Клянусь вам! Оно не заслуживает такого внимания!

– Ну, тогда... все остается, как нынче за столом. Я не вижу продолжения у этого разговора.

–

Отец, простите! Но когда и в каком обществе даже отец мог позволить себе читать переписку сына - двадцати пяти лет? Что за домашняя цензура?..

И, конечно, зря вырвалось это слово: цензура. Как во всякой стране, где она властвует, на Руси искони она была чем-то ругательным - даже среди тех, кто насаждал ее.

– А когда ты нуждаешься в деньгах, мой сын... и отец беспрепятственно их дает тебе, ты полагаешь, что он это обязан делать... ты не задумываешься, что и он может пожелать что-то получить взамен, как-то контролировать твои поступки? Тем более... ежли ты доказываешь своей жизнью, что не вполне способен поступать разумно!

Он лгал. (Но это было так очевидно, что трудно спорить.) Денег старшему он всегда давал в обрез, старался не давать. Оттого и поместил, кстати, в Лицей - чтоб не слишком тратиться на его образование. И в Одессе Александр вечно занимал деньги... зато Льву давал без счету, и Александр не завидовал: младший есть младший. Только иногда ругался про себя - когда совсем уж сидел на бобах и должен был занимать у Инзова. Или у кого-нибудь другого... Привык быть в семье нелюбимым сыном. Но все же...

– Помилуйте, рара... я стараюсь зарабатывать себе на жизнь. До отставки был чиновником. А теперь - литература... Я - писатель.

– Напомню... На Руси еще никто не зарабатывал себе на жизнь литературой. Поэзия - не профессия, мой друг, и не поприще общественное. Она только - услада душ. К сожалению.

– Ну, значит, я буду первый на Руси, кто сделает ее поприщем и станет кормиться из ее рук. Когда-то ж надо открывать новую страницу? А у вас прошу денег исключительно по надобности. Стараюсь не просить. Но... я не какой-то там приживал в семье, я - старший сын и дворянин, как вы сами... И согласно общим правилам...

– Благодарю! Вот мы и вспомнили - про общие правила! Конечно, ты мой сын, и я не понимаю, почему всякая попытка оградить тебя от ошибок, какие вы все готовы совершить по молодости и по глупости, от тебя самого, в конце концов, - это вмешательство в твою личную жизнь. Цензура! Да-с, если хотите знать, милостивый государь! Цензура! Я бдительно слежу за своей семьей как отец. Прекрасно понимая, сколько в этом мире дурных соблазнов для юношества!

Он встал в позу и добавил торжественно:

– Не хочу, к примеру, чтоб мой младший сын брал у тебя уроки отвратительного афеизма!

– По-моему, покуда он берет уроки только на сеновале,

и правильно делает - в его возрасте. Можно только позавидовать. Видит Бог - есть ли мне дело до того, чтоб напутствовать его хотя бы на этом поприще! А уж на каком-то другом... Но... извольте сами судить, есть ли в этом занятии его божественное начало и связано ли оно с существованием или отрицанием Господа!

Глаза Сергея Львовича на секунду стали тоскливы - такой собачьей тоской. Река в кисельных берегах утекла и пропала в мертвом поле. Он был стар.

– Писатель, - сказал он грустно.
– Писатель! Погоди, пока другие тебя сочтут писателем. Покуда... они не считают тебя таковым. Увы!

– Кто это - они?..
– спросил Александр уже почти зло.

– Не знаю. Власти. Губернатор юга, губернатор севера... Государь, наконец. Кто-нибудь! Кто назначает у нас кумиры - или ниспровергает...

– Кумиров назначает толпа. Люди. Читающая публика. Она тоже небезгрешна, но... Властям, увы, приходится считаться с ее выбором!

– Ты слишком самонадеян!

– Простите, papa! И сочтите сказанное лишь знаком сыновнего почтения... (Он помедлил.) Я не знаю, кто понудил вас... предложил шпионить за родным сыном. Даже если сын ваш - и в чем-то виноват!.. Барон Адеркас, г-н Пещуров? Сам государь?.. Не знаю... Но только... Убежден, склоняя вас к сему, он выказал высшее неуважение к вам... как дворянину с шестьсотлетним дворянством!

– Бездарность!
– сказал отец негромко и почти с ненавистью. Бездарность! Ни на грош таланту - одно самомнение!

– Может быть, - отозвался Александр как-то лениво - и понял, что попал в точку.

Тут все и сорвалось. Барин Сергей Львович выбежал из комнаты - и побежал по дому, крича:

– Спасите! Спасите! Убивают!..

А из комнат и со двора - один за другим, кто в домашней затрапезе, кто в мокром армяке - стали сбегаться люди, растерянные дворовые. (Где-то в дверях мелькнула насмерть перепуганная Арина.) И набралось их сразу столько, что, даже захоти Александр исчезнуть, раствориться, не удалось бы. Выскочивший вослед отцу из комнаты, он торчал посреди залы, как очевидный виновник происшедшего...

– Что с вами, papa?
– мелькнула на ходу испуганная Оленька.

– Твой братец!
– бросил ей Сергей Львович и снова закричал: - Караул! Караул! Убивают!

– Отец, что с вами?..

Ах, этот Лев, подлец, всегда-то его нет на месте вовремя... Опять валялся с кем-то на сеновале, весь в соломенном оперенье. Да, осень уже, осень!.. Можно зад отстудить...

– Лев Сергеич!
– вскричал отец торжественно - и впервые остановился. Ваш отец оскорблен - до глубины души!

– Что, кто?
– спрашивал Лев озабоченно - то ли в самом деле не поняв ничего, то ли поняв все...