Возвращение в небо
Шрифт:
– Разрешите Володе слетать в Ямполь, - попросил Амет-Хан.
– Спасибо, большое спасибо, ребята, - тепло сказал Николай Андреевич. Давай, Володя, лети. Захвати гостинцы. Что сказать, сам знаешь...
Через полчаса У-2 нес меня на своих легких крыльях в Ямполь. Там снова довелось испытать все, что испытал недавно на Смоленщине: бурную встречу, восторги, объятия, расспросы.
Местные жители привели меня к покосившемуся домику, в котором жили родители Верховца, по пути рассказали, что старики сильно болеют. Волнуясь, переступил порог:
– Здравствуйте, я от Николая Андреевича...
Вскрикнула
– Не волнуйтесь, сын ваш жив и здоров. Вот передал письмо. Вот подарки. Очень жалел, что сам не смог прилететь. Велел сказать, что при первой возможности обязательно навестит вас.
Как посветлели лица стариков! Мы проговорили весь день, могли бы говорить и дольше, но время торопило меня.
Вернувшись в полк, я рассказал товарищам о полете в Ямполь, о родителях подполковника Верховца. Теперь ребята узнали замполита с новой, доселе неведомой стороны и полюбили его еще крепче.
Здравствуй, море!
Черное море еще бороздили вражеские корабли. В Крыму, в Херсоне, Николаеве, Одессе еще гнездились фашистские базы. Нашему 4-му Украинскому фронту предстояло с боями пройти южные степи и выйти к Днепру; в его низовье враг еще удерживал большой плацдарм, прикрывавший подступы к Перекопу.
Наконец-то я в кабине своего самолета! Запустил, опробовал мотор, рычаги управления. Здравствуй, знакомое теплое дыхание мотора! Здравствуй, простор осеннего неба!
Авиатехник Василий Моисеев уже не раз забирался на крыло, заглядывал в кабину, как бы невзначай проверяя, не забыл ли я чего сделать.
Несколько полетов над аэродромом, и я опять почувствовал себя хозяином машины. К вылету на задание готовился уже как командир эскадрильи. А мой бывший ведомый Николай Остапченко шел теперь ведущим пары. За время моего отсутствия он сбил несколько самолетов противника и стал опытным воздушным бойцом.
В дни штурма вражеской обороны наши истребители сопровождали бомбардировщиков и штурмовиков авиасоединения. Фашистская авиация, скованная битвой в районе Киева, не проявляла на нашем участке особой активности. Но когда в прорыв пошли советские танки, а за ними и конница корпуса Кириченко, появились косяки "юнкерсов". Теперь мы должны были прикрывать наступающие войска, веером растекавшиеся по степи от места прорыва.
В начале ноября погода не благоприятствовала полетам. Гонимые ветром рваные облака плыли в несколько ярусов, то застилая полностью небо, то вдруг открывая его. В этих условиях задача летчиков очень усложнялась: противник мог пробраться за облаками в заданный район, мог сбросить свои бомбы через "окно" и скрыться. Моей эскадрилье не раз удавалось перехватывать группы "юнкерсов" за облаками, разгонять их, вынуждать сбрасывать бомбы вслепую, куда попало.
Как-то мы пришли в зону патрулирования в момент, когда немецкие бомбардировщики уже были над нашей территорией. Земля передала, что ниже нас ходят "юнкерсы", но мы не могли их сразу разглядеть. И вдруг я заметил, как в степи подымаются столбы от разрывов. Пробился через легкую облачность - так оно и есть, вот они, "юнкерсы"! Более выгодной позиции для атаки не придумаешь. Я повел свою десятку на переднюю группу. Волнуясь, прицелился в ведущего первой тройки.
Открыв огонь, я тут же убедился,
Он запылал сразу. В наушниках раздалось: ""Юнкерс" горит!" - и немецкий бомбардировщик круто пошел вниз, на плавни. Эскадрилья начала преследовать и сбивать рассыпавшихся в панике "юнкерсов".
В тот день мы записали на свой счет три победы. Потом сбивали и больше за один вылет, но с этой тройки начиналась моя новая боевая жизнь, новая жизнь всей эскадрильи. Для меня было очень важно убедиться самому и показать своим подчиненным, что глаза мои по-прежнему зорки, а руки тверды, что я остался таким, каким меня знали раньше. Когда войска 1-го Украинского вступили на улицы и площади древнего Киева, соединения 4-го Украинского фронта, прижав противника к Днепру в районе Никополя, очистили всю северную Таврию, овладели побережьем моря в районе Тендеровского и Егорлицкого заливов и крепко стали на Сиваше, замкнув ворота Крыма для гитлеровских полчищ.
Линия фронта стабилизировалась на длительное время. Наша авиация сидела чаще всего на полевых аэродромах - в Таврии, очевидно, не было ни одной бетонной полосы,- и полк с конца ноября 1943 по 18 апреля 1944 года лишь один раз поменял свою базу. Мы оставили аэродром на Мелитополыцине, чтобы по весне получить возможность хотя бы изредка подниматься в воздух с супесчаной площадки вблизи Чаплинки. Но это было потом. А тогда, в ноябре, с наступлением непогоды жизнь полка стала почти размеренно мирной: учеба, уход за техникой, снова учеба, а войну продолжали в основном разведка да те, кто увлекался популярной у летчиков-истребителей свободной охотой.
Кто, где и когда в годы Великой Отечественной войны первым осмелился оставить аэродром в нелетную погоду, рассчитывая лишь на свое умение ориентироваться да полагаясь на собственное искусство находить и уничтожать противника? Ответить на этот вопрос не берусь. Думаю, что летать на свободную охоту начали одновременно во многих частях. Такие полеты выражали негасимое стремление советских летчиков уничтожать воздушного врага при любых погодных условиях. Широкое и повсеместное применение усовершенствованных приемов свободной охоты свидетельствовало о неисчерпаемой творческой энергии защитников Родины.
Точно знаю лишь то, что в знаменитом 16-м гвардейском истребительном полку, который вступил в бой с гитлеровской авиацией 22 июня 1941 года над Молдавией, первые маршруты свободной охоты проложил Александр Иванович Покрышкин.
В 4-м гвардейском полку, где я служил раньше, приоритет принадлежал Николаю Тильченко. С его легкой руки и пошло... За два с лишним года войны летчики и нашего 9-го гвардейского приобрели большой опыт охоты за немецкими самолетами, автомашинами и кораблями (на Азовском море). И теперь, во время длительного базирования на аэродромах Таврии осенью 1943 и зимой 1943/44 года, этот опыт очень пригодился.