Возвращение в Петроград
Шрифт:
Первое, что стал искать Пётр Алексеевич — так это вино, хлебное али виноградное. Но ни того, ни другого в его покоях не нашлось. Бар (место для хранения алкогольных напитков) был показательно вычищен его предшественником в сём теле вычищен и все напитки торжественно вылиты на землю. Ибо государь тоже должен сухой закон соблюдать, раз ввёл его в действие. Нет, точно, если человек не пьет, он или сволота, или болен[1]. Николай точно больным не был. Даже пива не нашлось! А жажда уже бывшего-настоящего государя серьезно так стала мучать[2].
Чайник с теплым, чуть уже поостывшим травяным чаем нашелся на журнальном столике
«Идиот»! — успел подумать Пётр, вспомнив, что в этом чае присутствовал какой-то сильный яд.
А еще через несколько мгновений душа Петра наблюдала, как корчится в агонии его несостоявшееся тело.
— Ну вот, герр Питер, тебя[3] и на минуту оставить нельзя! Что-то да натворишь! Государя-императора уконтрапупил!
— Чего? — удивился дух Петра не появившемуся ниоткуда духу Брюса, а новому, непонятному слову.
— Ну, прикончил, в смысле. Это слово из новой жизни, мин херц, ты еще не такого наслушаешься. Да… А делать-то что? Первый раз вселением я сие тело к жизни вернул. А теперь?
— Так сам в него вселись! — сказанул государь и требовательно уставился на своего друга и соратника. Одного из немногих, кто не предал.
— Не выйдет, герр Питер. Ежели я попытаюсь государство спасать в роли государя ритуал сработает в обратную сторону и обе наши души развоплотятся. Не станет наших бессмертных эфирных оболочек, так доходчиво объясняю?
Брюс почувствовал, что император растерялся от обилия его псевдонаучной терминологии, потому решил объясниться по-простому. Помогло.
— И что теперь делать?
— Ну, этого придётся оставить подыхать…
— Якоб, имей уважение к смерти.
— Да, извини, мин херц, был неправ. Оставим его умирать, ибо помочь ему уже ничем не можем, а душа сего тела уже прописана в адских чертогах.
— А мы?
— А у нас есть запасной вариант. Только смотри, государь, на этот раз осечек быть не должно!
— Ну, постараюсь!
— Кстати, тебе лично сухой закон пойдёт на пользу! Так что пока не отменяй его! Будет время, отменишь! Пить тебе нельзя! Особенно сейчас. Рядом-то князя-кесаря нет! То-то же!
— Эх-ма… — только и смог выдавить из себя Пётр!
— Обет дай, пред лицом Господа, что пока Россию из беды не выведешь, к спиртном не прикоснёшься, даже к пиву! Тогда пойдем по плану Б работать.
— Обет даю!
В зимнем небе раздался гром и сверкнула молния. Лучшего знака, что обет услышали высшие силы, и не придумать. Правда, в народе шептались о знамении говорившим об убийстве государя Николая Александровича, но то обыватели, им всякую ерунду говорить сам Бог велел.
— Тогда полетели! Или как скажет один обаятельный персонаж в будущем «Поехали!».
[1] Нехотя, Пётр повторил (с некоторыми отклонениями) фразу Гоголя: «Якщо людина не п’є, то вона чи хвора, чи падлюка».
[2] По мнению множества попаданцев, в момент переселения тела жажда сильно мучает и следует выпить несколько стаканов чаю, лучше всего, хорошо сладкого (см. «Мы, Мигель Мартинес», цикл про Виноградова).
[3] Хочу напомнить, что по нормам века Петрова даже к государю обращались
Глава пятая
Оказывается, что любое пристанище в этом мире — временное, даже если оно постоянное
Глава пятая
В которой оказывается, что любое пристанище в этом мире — временное, даже если оно постоянное
Петербургская губерния. Царское село. Здание Царскосельского лицея
22 февраля 1917 года
Римляне не отсоединяли себя от тел. Тело — не временное пристанище духа, но дух и есть. Для христиан тело — не я, для буддистов, арабов тоже, для римлян тело рассказывает, кто ты. Ты то, что ты делаешь с телом своим. Христиане зашорили себе взгляд, мы боимся видеть тела, мы не хотим до конца понимать, кто мы, римляне — нет. Они разбирали тело, рисуя портрет души.
(Франц Вертфоллен)
Конечно, никакого полета душ не было. Это оказалось банальное мгновенное перемещение из одной точки пространства в другую. Вот ты висишь (весьма условное определение) над потолком Зимнего дворца, как хоппа! И ты уже у чёрта на куличках, точнее, в здании Царскосельского лицея, в котором расположился штаб кавалерийской дивизии. Случилось это недавно, телефонисты только-только протянули сюда линии связи, а штабные помещения обзавелись необходимыми канцлерскими причиндалами, ведения самого разного учета и отдачи важных боевых приказов. Машинистки и телефонистки еще даже не заняли свои рабочие места, ординарцы бегали как наскипидаренные, солдаты хозяйственной службы наводили видимость порядка. Ожидался сам генерал-инспектор кавалерии, ранее этой дивизией командовавший. Надо сказать, что дивизия пребывала в состоянии переформирования. Точнее не так — ее преобразовывали в корпус. Кавказская туземная кавалерийская дивизия, более известная как Дикая дивизия по приказу главнокомандующего Русской императорской армии, коим стал сам Николая Второй, преобразовывалась в Кавказский туземный кавалерийский корпус. Ранее дивизия состояла из шести полков по четыре сотни каждый, сведенных в три бригады. Ей же придавался 2-й конно-горный артиллерийский дивизион и Осетинская пешая бригада. Дивизия формировалась из добровольцев-мусульман, набранных из народов Кавказа. По спискам в каждом полку было 575 всадников и 25 офицеров и военных чиновников, да 68 нестроевых солдат (обслуживающего персонала).
Реализация решения о формирование корпуса шло весьма туго. после тяжелых боев в Румынии Дикая дивизия остро нуждалась в пополнении, а переформирование ее в корпус — изменение штатной структуры и появление новых должностей, не предусмотренных ранее. Всего же в Царское село должны были подойти два новых конных туземных полка и вместо одной дивизии в шесть полков предполагалось иметь две дивизии в четыре полка каждая. Плюс прибавлялась еще одна пехотная бригада и конно-горный артиллерийский дивизион. В общем, творился бардак, которого именовать иначе, нежели реорганизация не стоило, мы же в армии, а не в борделе!