Возвращение ярла
Шрифт:
Наконец Фёдрыч не выдержал и спросил в лоб: зачем пришла?
– А как же иначе, Никитушка? – Глаза распахнулись широко-широко. В каждом черном зрачке – мерцающий огонек, отсвет лампадки. – Я – добыча твоя. Ты меня мечом взял… Ужель не люба?
– Люба, люба, успокойся, – проворчал Фёдрыч. – Только я привык, чтоб и баба хотела малехо, а ты ж не хочешь меня. Так, терпишь.
– Терплю, – покорно согласилась Крашена. – Раба я. Участь моя – терпеть да угождать. – И, с тревогой: – Ты меня бить не будешь?
– За что бить-то?
– Так ведь не угодила!
Вот
Но прогнать – значит обидеть. Баб у Фёдрыча в жизни, кочевой и насыщенной, было немало. Случались и такие, что запросто оргазм имитировали. Причем не проститутки, а вполне приличные. Эта хоть не придуривается. Да и с чего весь сыр-бор? Жениться Фёдрыч на ней не собирается. А для временного совместного проживания и фригидная сойдет.
– Спать иди, – скомандовал Фёдрыч. – Всё хорошо. Бить не буду. А кто тронет – сам порву.
Успокоенная Крашена перебралась на соседнюю лавку – поближе к люльке с ребенком и тотчас уснула.
А майор еще долго ворочался. Думал. О том, откуда взялись все эти люди. Видно, что не актеры. Ни один актер не согласится, чтоб его убивали.
Другие игроки? Нет, не похожи были братья-покойники на любителей экстремального отдыха.
В жизни, конечно, всякое бывает. В России в последнее время до хрена развелось всяких «этнических» туркомплексов, где за пару сотен долларов можно и корову подоить, и огород прополоть, и прялку покрутить… Идентичную натуральной. А уж найти девок, готовых за хорошие деньги поизображать рабынь, еще проще, чем эту самую прялку.
Но Фёдрыч готов был поставить оставшиеся патроны против ржавого гвоздя, что Крашена не изображала. А это ж какой нужен охренительный талант, чтобы он, Фёдрыч, поверил в этакое актерство? Ни одна самая элитнейшая проститутка с подобным не справится. Значит – что? Значит, либо он угодил в какой-то другой мир (что уже из области американского кинематографа), либо кто-то с большими деньгами и еще большей фантазией устроил на данном острове некий исторический заповедник. Причем достаточно давно, чтобы его обитатели успели вырасти и принять условия игры как единственную реальность.
А что? Допустим, еще во времена СССР захотелось пресыщенной коммунистической элите какой-нибудь этакой экзотики. И – устроили. Они ж тогда всевластные были, а технически организовать несложно. А теперь вот СССР – нет, а заповедник для престарелых членов Политбюро – остался. И даже развился в новых бандитско-капиталистических условиях.
Придуманная схема Фёдрычу понравилась. Всё логично, и всё укладывается. Смущало только одно: чувствовалась во всем происходящем этакая… чертовщинка.
Разбудил Фёдрыча крик петуха. Вероятно, не первый, потому что за окошком уже светало.
Коллективный сынишка покойных Уве и Скалли дрых в персональной люльке. На редкость спокойный бутуз. Мамка его отсутствовала.
Фёдрыч насторожился…
Фёдрыч натянул штаны и вышел во двор… А Крашена уже тут как тут.
– Как почивалось, Никитушка? Вот водичка, умоетесь?
– Полей, – велел майор.
Команда была выполнена после секундной заминки.
– У вас что же, по-другому умываются? – спросил Фёдрыч, вытирая лицо чистой холстиной и думая о том, что неплохо бы побриться. Вопрос – чем?
– У нас тоже текучей водой умываются, – сообщила Крашена. – А здешние – из таза или миски предпочитают. Ты погоди, Никитушка, я на стол соберу. Покушаем.
Кушали коллективно. Втроем. Мукушка тоже питался. Сосал размоченный в козьем молоке кусочек лепешки. Очень обстоятельный парень.
– Хозяева мои его в род приняли, – рассказывала Крашена, любуясь сыном. – Сказали: ежели не помрет к третьему году или еще одного рожу, волю мне дадут. Буду с ними наложницей жить.
– А какая разница?
– А такая, что, будь я свободна, могла бы сейчас с Мукушкой своим домом жить, если хёвдинг разрешит. А велел бы под опеку старшего в роду пойти, так я бы уже не рабой, а матерью Мукушкиной пошла. И без воли моей над жизнью его никто был бы не властен. А так заберут его у меня. Обряд проведут – и будет у него другая мать, жена дядьки хозяев моих, тобой убитых. А ей Мукушка мой не нужен совсем, – Крашена вздохнула, запечалившись. – У нее свои дети есть. Умрет сыночек мой – им и достанется хозяйство наше. – И попросила, нежно в глаза заглядывая: – Забери нас отсюда, Никитушка! Служить тебе буду, спины не разгибая. Я – работящая и умею много. Вон гляди! – сунула Фёдрычу полотенце. – Я вышивала!
Вышивка, верно, была очень даже ничего. Красные дерущиеся петухи.
– Поглядим, – пробормотал Фёдрыч. – А ты скажи мне вот что: нельзя ли тебя попросту выкупить?
– Можно, отчего ж нельзя. За полторы марки серебром. – И, с надеждой: – Есть у тебя?
– А это много? – поинтересовался майор.
Крашена удивилась: мужчина – и денежных мер не знает? Но ответила:
– Если по весу: примерно как эта чашка.
Глиняная чашка весила граммов триста – четыреста. Прилично.
Нет, столько серебра у Фёдрыча не было. В кошелях братьев – от силы граммов пятьдесят. А может, где-то в доме еще припрятано?
Оказалось – нет.
– Ты не думай, Никитушка, что я от тебя прячу. Не было у них ничего. Не от лихости они на тебя напали – от нужды.
Да уж! Если здесь такие нуждающиеся, с хутором, скотиной и рабыней, то каков тогда средний класс?
– А скажи мне, Крашена, есть ли в ваших краях кто-нибудь, у кого этого серебра – много?
– Ярл! – не раздумывая, ответила женщина. – И хольды его. Это дружинники старшие. У них серебра – что меда в улье. Даже золото есть. Особенно когда из вика возвращаются.