Возвращение. Танец страсти
Шрифт:
Многие из легионеров, когда их рекрутировали, были преступниками или не в ладах с законом, а потом и вовсе потеряли человеческий облик, глядя на ту жестокость, с которой они сражались. Они вели себя с жертвами как животные. «Viva la muerte!» — восклицали они. «Да здравствует смерть!» Даже в тех, кто сражался с ними на одной стороне, они вселяли ужас и отвращение.
— Город весь в огне. Над всеми нависла угроза, исключая, разумеется, дома фашистов. Теперь там не осталось ничего. Многие из этих женщин овдовели. Посмотри на них! Посмотри на нас! У нас нет
Мерседес присмотрелась к убогой толпе. С обочины дороги, где она сидела, можно было разглядеть только бесчисленную череду ног. Она не смотрела на лица, а лишь на сапоги — изношенные и рваные; в них, вероятно, прошли не одну тысячу километров. Распадающаяся кожа на старых подошвах служила слабой защитой для сбитых в кровь ног. Из того, что осталось от перевязанных бечевкой ботинок, выглядывали голые пальцы. Одна женщина, казалось, была обута в алые туфли, но, присмотревшись, Мерседес увидела, что они просто залиты кровью. Парусина вся пропиталась кровью.
Мерседес смотрела словно зачарованная. На икрах пожилых вздувались варикозные вены, ноги молодых были обезображены разбухшими мозолями и волдырями, из повязки туго перевязанной культи сочилась кровь. Десятки людей шли, прихрамывая, опираясь на палки или костыли.
Во рту у девушки пересохло. Если она останется с этими людьми, возможно, она окажется в безопасности. Мерседес вновь задалась вопросом: неужели Хавьер здесь, где-то среди этой огромной движущейся массы народа? Мерседес убедила себя, что найдет любимого, если поспрашивает вокруг и будет каждому встречному показывать его фотографию. Если она направится в Малагу, ее, скорее всего, убьют. Решение было принято. С глубоким вздохом она повернула на запад.
Темнело, но темнота людей не остановила. Они боялись, что фашистам будет мало того, что их выгнали из города, и они даже теперь будут преследовать их.
Луна освещала простиравшуюся перед ними дорогу. Им предстояло пройти еще полторы сотни километров, прежде чем они достигнут Альмерии — города, куда они направлялись. И даже самым молодым и здоровым придется идти несколько дней до того, как Альмерия покажется на горизонте.
Мерседес шла с уже знакомой женщиной, которая, казалось, была рада компании.
— Я Мануэла, — наконец представилась она. — А моего сына зовут Хави.
Уменьшительного имени от имени ее любимого уже оказалось достаточно, чтобы Мерседес полюбила ребенка. Поев, он перестал хныкать, и некоторое время мать несла его на плечах. Мерседес дивилась ее силе, видя, как одежда мешком висит на изможденном теле, видя на бескровном лице глубокие впадины вместо скул. Заметив, что Мануэла устала, Мерседес посадила ребенка к себе на плечи. Мама Хави сняла с сына изношенные ботинки и его гладкие ножки подпрыгивали на груди у Мерседес, когда она шла. Вспомнив, как делал отец, она стала придерживать мальчика за ноги, чтобы он не упал. Маленькие теплые ступни приносили ей чувство успокоения. Она обрадовалась, когда поняла, что он склонил к ней свою маленькую головку. Мальчик
Сегодня Конча тоже устала, ей ужасно хотелось спать. Минувшие сутки изнурили ее. Последний посетитель только что ушел домой, она ненадолго подперла открытую дверь, чтобы выветрилось сизое облако дыма, висящее в комнате. Температура к ночи упала, из ее рта вырывались клубы пара, когда она быстрыми круговыми движениями протирала каждый стол.
Поскольку дверь была открыта, она не заметила прихода сына. Ему пришлось кашлянуть, чтобы она ненароком не испугалась.
— Антонио! Ты дома. Так рано… — Она осеклась, когда заметила решительное выражение его лица.
Он тут же приступил к главному.
— Послушай, мама, я должен уехать. Надеюсь, что ненадолго.
Все слова, которые вертелись у него в голове об отмщении за отца, так и остались несказанными.
— Да, это твой долг, — согласилась Конча, обезоруживая сына своим незамедлительным взвешенным ответом. — Я рада, что ты мне сказал. Я боялась, что ты просто исчезнешь в ночи.
На мгновение Антонио лишился дара речи. Мужество матери изумляло и вдохновляло сына.
— Я бы так никогда не поступил. Как бы ты узнала, что со мной произошло?
— Но так многие делают, разве нет? — ответила Конча. — Когда ополченцы приходят с расспросами к родителям, те лишь с невинным видом говорят: «Уехал? Правда? Я даже не знаю куда…»
Конча, как и любой другой сторонник Республики, чувствовала, что наступил решающий момент конфликта, — войска Франко необходимо было остановить.
Антонио удивился пониманию матери. Может, ее просто ошеломила перспектива потерять еще одного сына? Видит ли она разницу между отъездом и смертью или эти два понятия слились для нее в одну бездну утраты?
— Я не хочу, чтобы ты мне что-то рассказывал, — молила она. — Я не хочу знать, тогда из меня нельзя будет ничего вытащить. Меня не смогут принудить предать сына.
— Я и сам не знаю, где мы в конечном счете окажемся.
— Мы?
— Мы едем с Сальвадором и Франсиско.
— Это хорошо. Наша сила в количестве.
Оба взвешивали в уме двусмысленность слов Кончи. И мать, и сын понимали, что республиканцам не хватает не людских ресурсов, а оружия. Пока армия Франко получает значительную материальную поддержку из Германии и Италии, люди, сражающиеся на стороне Республики, испытывают недостаток в боеприпасах, а не в добровольцах.
Повисло молчание.
— Когда вы едете?
— Сегодня ночью, — ответил он почти шепотом.
— Ох… — воскликнула она и прерывисто задышала. Она попыталась не омрачать неминуемый отъезд сына. — Собрать тебе поесть?
Об этом матери думают в первую очередь.
Спустя полчаса он ушел. Воздух в комнате теперь был чистый и морозный, лишь тогда Конча закрыла дверь. Она дрожала от холода и страха. Пусть Антонио ничего не сказал, но мать прекрасно знала, куда он направляется. Хотя, прежде чем от нее добьются признания, фашистам придется медленно вырвать все ее ногти.