Возвращение. Танец страсти
Шрифт:
Они стояли и смотрели друг на друга через двойные металлические решетки в полутьме. Расстояние между ними исключало любые разговоры, они только смогли прокричать несколько слов, пытаясь перекрыть шум, стоящий в помещении. Не было и речи о том, чтобы делиться какими-нибудь секретами или страхами, поскольку поблизости стояли надзиратели. С каждым своим визитом Конча замечала, как сдает ее муж, хотя через решетки она не могла разглядеть, как серьезно он на самом деле болен. Но это было даже к лучшему.
— Кто-то должен оставаться сильным, дорогая, — заметил Пабло; Конча с трудом расслышала
— Но в тюрьме должна была оказаться я, — ответила она.
— Не говори так, — побранил ее Пабло. — Лучше я буду сидеть в тюрьме, чем ты гнить в этом ужасном месте.
Все знали, что происходит в женских тюрьмах, Пабло был готов уберечь свою жену любой ценой. Женщин брили и обрабатывали касторовым маслом, часто насиловали и клеймили. Ни один мужчина не позволил бы, чтобы его жена прошла через подобные унижения. Пабло никогда не жалел о своем выборе.
— Прошу тебя, не приезжай больше, — умолял он. — Эти поездки не идут тебе на пользу.
— Но как же передачи?
— Я выживу, — заверил он.
Пабло не хотел расстраивать жену рассказами о том, насколько мало обычно остается от этих передач после того, как надзиратели проверят их содержимое и передадут оставшееся заключенным. Он понимал, чего стоит Конче собрать эти передачи с едой и табаком. Лучше он не будет ее разочаровывать.
Конча прекратила ездить к мужу, но ее беспрестанно грызло чувство вины. На его месте легко могла оказаться она сама, эта мысль ни на минуту не давала ей покоя. Она старалась не думать о том, что происходит с Пабло в этой холодной, голодной тюрьме — злостью и отчаянием ситуацию не изменишь.
Еще одним источником тревоги было отсутствие новостей от детей. Мать Сальвадора, Хосефина, была единственной, кто получил хоть какую-то весточку. Она вернулась в Гранаду месяц спустя после того, как друзья направились в Мадрид, и тут же нашла похоронку, в которой милиция сообщала о смерти ее сына. Больше известий она не ожидала, но все же получила два смешных и красноречивых послания, которые Сальвадор написал перед смертью, в подробностях рассказывая, чем они занимаются. У Сальвадора был настоящий дар сочинять письма. Хосефина показала эти письма Конче и Марии Перес, и три женщины часами читали и перечитывали их.
Конча узнала, что Мерседес так и не попала в Малагу, и надеялась, что она сейчас где-то вместе с Хавьером, но слишком напугана, чтобы вернуться в Гранаду. Она была уверена, что этой неизвестности скоро наступит конец, они снова будут вместе. Конча с нетерпением ждала письма от дочери.
Мерседес понимала, насколько независимой она стала. Ей не хватало подруги Анны, но она уже привыкла к одиночеству. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как о ней все заботились, а воспоминания о том, как баловали ее братья, были слишком далекими.
Сейчас она находилась в Стране басков на республиканской территории. Она рассчитывала добраться до Бильбао за несколько дней. В сумке у Мерседес лежали туфли и платье для фламенко, которое ей подарила жена владельца кафе, а также смена белья, которую она купила на заработанные танцами деньги. Она не собиралась танцевать, пока путешествовала одна, но в небольшой
После того как часов в пять автобус прибыл на конечную остановку, Мерседес нашла место для ночевки. Ее комната выходила на боковую улочку, ведущую к площади. Высунувшись из окна, она увидела, что там что-то происходит. Девушка решила подойти ближе, чтобы рассмотреть получше.
Было 19 марта. Мерседес совершенно забыла, что это важная дата. На маленькой площади собирались люди. Две маленькие девочки бегали по кругу, играя в догонялки, визжали, стучали кастаньетами и чуть не запутались в оборках своих дешевых юбок для фламенко. Эта пыльная площадь с тихо журчащим посредине фонтаном была центром их вселенной, единственным местом, которое они знали, и Мерседес позавидовала детям, не ведающим, что происходит неподалеку от них. Родители изо всех сил пытались оградить их от нужды, которая постигла большие города, поэтому редкий негромкий гул и вспышки в ночном небе — отзвуки далекой бомбежки — казались нереальными детям этого, по-видимому, замкнутого сообщества. Немногие познали ужас войны — их отцы исчезли в ночи, — но остальные продолжали вести обычную размеренную жизнь.
Мерседес заметила сидящих на стене девушек, они оживленно болтали, некоторые заплетали подружкам косы, остальные кружились со своими шалями с бахромой. Несколько юношей издалека следили за ними, время от времени получая в награду брошенные искоса взгляды. Юноша постарше держал гитару. Он пробренчал несколько нот с безразличием, свойственным самоуверенным красавцам, а когда поднял глаза, заметил наблюдавшую за ним Мерседес. Она улыбнулась. Он был ненамного моложе самой Мерседес, но она чувствовала себя на сто лет старше. Она не испытывала страха и без колебаний подошла к парню.
— Тут будут позже танцевать? — спросила она.
Ответом ей был высокомерный взгляд. Неподалеку воздвигали маленькую деревянную сцену — деревня явно готовилась к празднику. Это был первый праздник, который за несколько месяцев видела Мерседес, и, даже если отбросить его религиозную составляющую, сам ритуал, музыка и танцы имели собственный резонанс. Она не могла устоять.
— Это же день Святого Иосифа! — воскликнул он. — Разве ты не знаешь?
Позже, вечером она в очередной раз увидела гитариста, который сидел рядом с пожилым мужчиной на стульях у края сцены. Было часов восемь. Впервые с начала года и вечером сохранилось дневное тепло. Сложно было сказать, в какой именно момент мужчины перестали настраивать гитары и раздались первые ноты алегриас, но публика нестройно зааплодировала.
Создавалось впечатление, что волны музыки льются из противоположных точек, схлестываются и сливаются воедино подобно течениям двух рек. Мелодии отца и сына переплетались. Звуки сливались друг с другом, смешивались и отступали вновь, продолжая течь в своем изначальном направлении. Случались впечатляющие моменты, когда инструменты звучали как один, а потом возвращались каждый к своей мелодии. Даже несовпадение казалось гармоничным, минорные и мажорные аккорды иногда сливались в утонченном диссонансе.