Возвращение.Хмара-2
Шрифт:
— Хватит воду мутить, мужики, поозорничали и хватит, всё одно наши стрелы их не берут! — почёсывая макушку, задумчиво процедил он и, махнув рукой, милостиво разрешил столпившимся подле него лучникам: — Ну, давайте ещё по одной и будя стрелы тратить!
Повинуясь его команде, в руках лучников оказалось ещё по одной стреле, но на этот раз они все до единой были с красным оперением. Оборотки и взвизгнуть не успели, как в каждом из них торчало по краснеющейся на общем фоне стреле. Сперва нечисти лишь победно захрюкали, затем их хрюканье сменилось истошным визгом, быстро перешедшим в быстро
— Вот, так — так, кто бы мог подумать, — покачивая головой удивлялся наш "ядовитый" десятник. — Это ж надо, чеснок, а? — вопрошал он, ни к кому, собственно, не обращаясь, но я счёл нужным спросить:
— А что, никто чесноком против этих тварей бороться не догадался? Почему?
— Так ведь всем ведомо, что чеснок — он против тварей ночных действенен, а эти днём шастают, вот никто и не подумал…
"Век живи — век учись", — хотел сказать я, но сдержался, сообразив, что может быть дело и не в чесноке вовсе, а в этой, столь любимой десятником, сивухе?!
Мы ещё некоторое время сидели на приютившем нас камне, дожидаясь полной неподвижности обороток, и только потом спустились на истоптанную, испоганенную множеством лап землю. Вонь стояла невообразимая. Твари тьмы источали такой аромат, что у меня едва не вывернуло желудок. Похоже, эти чудовища разлагались с непостижимой быстротой. Под толстой шкурой, проступая прямо на глазах, обнажались тяжёлые кости животного и страшные, украшенные длинными вытянутыми рылами, человеческие черепа. Больше смотреть здесь было не на что. Мы поспешили покинуть столь негостеприимное урочище, и вскоре уже очертания приютившего нас камня скрылись за толстыми стволами уродливо перекрученных деревьев.
В восторженно-радостной суете, вызванной нашей победой, никто из нас не догадался пересчитать валяющиеся на земле туши, а между тем в это самое время в дальних кустах зашевелились ветви, и самый маленький "кабанчик", осторожно переступая ногами, скрылся в тишине леса.
Мы постепенно удалились от смердящих туш и получасом спустя оказались близ живописного озера, образовавшегося на дне неглубокой ендовы*. Пред моими глазами раскинулась широкая голубая гладь. Камыши высотой в несколько метров окаймляли его берега, словно изумрудная оправа, в самом центре озера высился правильной круглой формы песчаный остров, отливавший на солнечном свете сусальным золотом.
— Глаз дракона, — приглушённо прошептал двигавшийся позади меня Михаил. Только тут я обратил внимание, как только что стучавшие, гремевшие, спешившие скорее спуститься в долину мужики притихли и, затаив дыхание, стали забирать вправо, стараясь по возможности дальше обойти эту завораживающую взгляд "жемчужину". Неописуемая красота манила и притягивала. Расстилающийся пред нами пейзаж заставлял меня горько сожалеть, что из меня не вышел художник.
— Михаил, — спросил я таким же тихим шёпотом. — Почему все притихли?
Мой добрый друг приложил палец к губам, призывая меня к молчанию, я всё понял и, больше не настаивая на ответе, заткнулся.
— Про это озеро у нас много бают, хотя и немногие видели. Сказывают, живёт в нём чудище трёхголовое,
— Что-то следов я около озера не видел, что ж он, на берег и не вылезает?
— Вылезает, как же не вылезать, тока лапищи у него большущие да мягонькие, в воде озёрной разопревшие. Ступит и следка не оставит.
— А как же когти? Они, что ж, по земле и не царапают?
— Царапают — не царапают, а мне отколь знать? Мож, у него они, как у кошки, вовнутрь вбираются?!
— Так кошка — она же зверюга лесная, а Змей, куда не глянь, вроде как рептилия.
— Это какая такая ещё репетилия? — услыхав незнакомое слово, встревожился ратник.
— Обыкновенная рептилия, ну, ящерица по — простому.
— Тоже сказанул, ящерица! Змея — вот он хто. Ишь слово — то какое мудрёное — репетилия! — в сердцах махнув рукой, ратник дал понять, что разговор окончен и дальше пошёл молча. Мне, собственно, тоже сказать было нечего, тем более что тропа повернула на крутой подъём, и стало не до разговоров. В течение часа слышалось лишь тяжёлое дыхание, изредка приглушённые стоны (давали себя знать перегруженные колени).
Мокрые, с пропитанными собственным потом одеждами, пошатываясь от усталости, мы, наконец, выбрались на долгожданную вершину. Михась снова подозрительно покосился в мою сторону.
— Дивлюсь я с тебя, паря! С виду и неказист вовсе, а глянь — кось, почти и не взопрел… и идешь так, будто всю жизнь по горам хаживал, хоть бы один шаг лишний сделал. Чудно! — только после его слов я обратил внимание, что и впрямь не чувствую себя уставшим, наоборот, после подъёма, который не показался мне слишком утомительным, мышцы стали упругими, налились силой, тело рвалось вперёд. Что ответить Михаилу, я не знал, и лишь растерянно развёл руками.
— Мож ты и впрямь из наших? От какого — нить другого особливого отряда отбился, а мы тебя и подобрали?
Я снова развёл руками.
— А что одёжка на тебе странная… — процедил он задумчиво, и тут же сам себе принялся объяснять: — Так ведь мало ли какая теперь хформа в войске государевом имеется! Щас не поймёшь кто во что одевается. Государь рехформы проводит, что ни день, так что — нить новенькое появляется. — Он снова пристально осмотрел меня с ног до головы. — И впрямь из наших ты! Одёжка на тебе хоть и странная, но в нашем деле незаменимая, незаметная будет, — замолчав, Михаил смешно поцокал языком. — Странная, но уж, пожалуй, не в пример получше нашей! — И, видимо, желая меня подбодрить, шлёпнул по плечу и, подмигнув, заверил: — Да ты не сомневайся, найдём твой отряд, непременно найдём! Сыщется, не иголка он, чтоб не сыскаться! — оставшись довольным окончанием своей речи, Михась гордо расправил плечи и поспешил в начало колонны, наверное, чтобы поделиться своими мыслями с шедшим в авангарде десятником.