Возвращение
Шрифт:
– Да! И мне! Предскажи что-нибудь мне! – закричал Богословский, откидываясь на спинку стула и сцепляя пальцы рук у себя на животе – Давай, чего ты жмешься?!
– А вы, Галина Сергеевна, не хотите знать свое будущее? – внезапно спросил я, глядя в грустное лицо балерины.
– Мое будущее? – лицо балерины озарила слабая улыбка – Мое будущее…знаю я свое будущее. Умру в одиночестве, как и живу. Я отдала себя балету, а теперь балета нет. И я доживаю, а не живу. Без танца – это не жизнь!
– Вы проживете еще долго. И за свою жизнь воспитаете много замечательных танцоров! Которые станут мировыми знаменитостями. Родина вас не забудет, она вас оценит.
Молчание. Все замерли. И тихий-тихий голос Улановой:
– Спасибо, Миша…
Балерина аккуратно промокнула глаза кружевным платочком и через силу улыбнулась:
– Спасибо!
– А я?! А мне?! – встрепенулся Богословский – Ну-ка, давай, вещай мне! Кстати, а почему без доски для вызова духов и барабанного боя?! Плохой ты шаман!
Я аж чуть не вздрогнул! Вот про шамана – не надо!
– Ты проживешь долго. У тебя будет успешная, без проблем и разочарований жизнь. В конце жизни ты встретишь ту, что останется с тобой до самого конца. Умрешь ты в любви, радости и покое. В достатке и уважении. У тебя еще будут награды. Ты будешь и в Союзе композиторов, и на телевидении, да где только тебя не будет! Ты будешь хулиганить, шутить, разыгрывать, менять жен и любовниц, пока наконец не успокоишься с одной, единственной. Все у тебя будет хорошо.
– Так выпьем за это! – провозгласил Богословский, набулькал в бокал и обошел всех с бутылкой виски – Ну, вздрогнули!
Он выпил, все остальные чуть отпили, или просто пригубили – как Уланова. И тут…да, Раневская. Не хотелось мне рассказывать ей…
– Миша, а мне?
Она была похожа на большого обиженного ребенка. Глаза влажные, беззащитные…за ее резкой, можно сказать грубой натурой скрывалась ранимая, нежная душа. И что ей сказать? А может взять, да и приврать? И пусть радуется бабулька!
– Миша…только не ври мне, ладно? Я и так знаю, что жизнь моя полное гавно. И что если я буду писать о моей жизни, то только в жалобной книге: жизнь – мерзкая сука! Так что не надо врать, просто скажи, если можешь…
– Вам вручат орден Ленина, через несколько лет – начал я задумчиво, не глядя на Раневскую – скоро вы отсюда уедете, через пару лет. Переедете в другой дом, поближе к любимому театру. Этот дом вы не любите, он вам чужд. Вы будете одна, кроме…собаки. Этой собаки у вас еще нет, но когда вы его увидите – поймете, что это ОН. Вы назовете его Мальчиком, и будете любить со всей страстью вашей души. И будете бояться, что после вашей смерти его снова выкинут на улицу. Не бойтесь. Не выкинут. Он переживет вас на шесть лет, и будет жить в довольстве, и покое, всегда помня о вас и тоскуя. А когда умрет, скульптор отольет его фигурку и закрепит ее на вашем надгробии. И вы навсегда будете вместе. Похоронят вас вместе с вашей сестрой, как вы и хотели. И будут помнить всегда! Ваши высказывания, ваша мудрость разлетится по всей стране, и все будут щеголять вашими словечками и фразами, даже теми, которые вы никогда не говорили. Вы – легендарная личность, и останетесь в памяти людей навсегда.
Я замолчал, и обвел взглядом
– Простите, я никому из вас не скажу дату вашей смерти. Иначе вы будете жить, постоянно ожидая, подсчитывая, сколько вам лет, месяцев и дней осталось. А это неправильно. И еще, прошу вас, никому не говорите о том, что я вам сейчас сказал. Мне не нужна ТАКАЯ известность. Да, я иногда вижу будущее. Но в наших силах все изменить. Например, если вы, Фаина Георгиевна, начнете больше времени уделять своему здоровью, делать гимнастику, как, к примеру, Галина Сергеевна – то проживете на несколько лет дольше, я это точно знаю. И у вас не будет инфаркта. Наверное. Ну вот…вы просили, а я рассказал. Зря, наверное…
– Нет, не зря – вздохнула Раневская – И мы же просили! Спасибо тебе, Миша... Ну что, на посошок, да мы пойдем? Засиделись мы у тебя…вам отдыхать надо, вы только приехали. Спасибо, что пригласил, было на самом деле интересно! Ты заходи! Знаешь ведь, где живу…по глазам вижу – знаешь. Поболтаем…и…стучи ногой! Хе хе…
– Хочешь, научу тебя играть на пианино? – усмехнулся Богословский – Должен же я как-то тебе отплатить! Заходи, поговорим! Дам тебе уроки!
– Ну…я вам, Миша, уроки танцев предлагать не буду… – Уланова улыбнулась – Но захаживайте…по-соседски. Я буду рада.
И мы подняли бокалы.
Глава 3
«Ф. — Классные бабки! Нет, даже бабками их назвать трудно! И Богословский классный. Отличный дядька, с юмором! Тебе понравились?
К. – Понравились. Несчастные женщины. Одинокие.
Ф. — А ты правда можешь предсказывать? Вот — правда-правда? Все, что им сказал?
К. – Правда. Все – правда. Не вся, конечно. Кое-что не сказал.
Ф. – А что за друг, который появится у Галины Улановой? Ты ведь знаешь, да? А почему прямо ей не сказал – кто это?
К. — А зачем? Это может изменить будущее, и непонятно как. Ты ведь наверное поняла — я говорил так, чтобы ничего не изменилось. Вот скажи я имя подруги Улановой — она сейчас во-первых в это не поверит, а во-вторых, когда встретит, станет смотреть подозрительно. Тем более помня, что вселяли меня сюда с помощью Комитета. И подумает, что эту подругу подводят к ней специально. И не будет подруги Улановой! И будет она долгие годы жить одна.
Ф. – Подруга, вон оно что…а я думала – мужчина. И как сложно все…какие ты интриги распутываешь! Неужели так может быть! Чтобы вот так подругу взяли, и подвели к человеку! А ей-то самой не противно? Втираться в доверие, а самой потом стучать?
К. — Работа такая. Этому учат. Я бы наверное не смог, но осуждать не могу. Работа — есть работа. Кому-то надо эту грязь разгребать. Я никогда плохо не относился ни к КГБ, ни к Ф…хмм…в общем — к органам плохо не относился. Они делают свою работу — плохо, или хорошо, это уже другой вопрос. У всех своя работа.
Ф. — А может зря рассказал о том, что ты миллионер? Разболтают ведь! И что дальше будет?
К.
– - А что будет? А ничего не будет. Они и так знают. Газеты-то на что? И голоса всякие зарубежные. Так пусть лучше правду узнают, от меня, чем всякую там грязь собирают. И меньше будет разговоров о том, что меня зря облагодетельствовали, что вообще не за что, и я того не стою. В сравнении с тем, что у меня есть ТАМ, это лишь песчинка, и злые голоса сразу заткнутся. А может и не заткнутся, но мне вообще-то плевать. Я делаю свое дело, и будь что будет.