Возвращение
Шрифт:
— Когда мы в этих адских условиях возвращались из Бирмы, самым тяжёлым для меня было то, что я могу умереть после того, как я начал вновь рисовать. Смешно, я был сосредоточен только на этом, а вокруг умирали люди. Я, как и все, получил ручную гранату, чтобы иметь возможность покончить с собой. Но когда у меня начался приступ малярии, я понял, что могу использовать её, поэтому я выбросил её, решив, что подобные вещи мне не нужны. Я должен вернуться в Японию живым и рисовать. И это я повторял и повторял себе, когда меня трясло от малярии и боль становилась
— Вся эта история звучит как сплошной кошмар.
— Это верно. Ужасное испытание.
Казалось, что разговор на эту тему исчерпал себя, их глаза встретились, и они улыбнулись друг другу.
Принесли пиво, и Онодзаки выпил свой стакан одним залпом. В Сингапуре он, бывало, хвастался, что может перепить любого матроса.
— Что ж, война закончилась, и наступило время таких как Онодзаки, не правда ли?
— Время Онодзаки?
— Да, время процветания искусства, литературы…
— Чушь! — он широко раскрыл свои глаза и замахал руками. — Культурная нация? Когда я встречаю людей, которые занимаются подобной болтовнёй, я презираю их. Только политики настолько безответственны, чтобы всё это говорить. Во всяком случае даже великий мастер Кохэй Онодзаки не может прокормить себя своим рисованием. Он даже не признан.
Увидев, что другие музыканты направляются к помосту для оркестра, он ворчливо встал.
— Работа, работа. Извините меня. Если вы задержитесь, я приду, и мы поговорим позднее.
И седовласый художник повернулся к ним своей широкой спиной и направился к помосту за своей гитарой, где уже собрались остальные музыканты. Прожектор освещал его белый костюм, но он выглядел не весёлым, а скорее серьёзным.
— Старый знакомый, тётя Саэко?
Саэко взглянула на красивое улыбающееся личико Тосико и промолчала.
— Почему он говорит такие вещи, когда он всего лишь музыкант в оркестре?
— Какие вещи?
— Называет себя художником! И почему он должен вспоминать о войне — в таком месте, как это?
Саэко возразила:
— Он хороший и честный человек. К тому же он никогда не был солдатом.
Неожиданно Саэко осознала, что в этом светлокожем студенте есть что-то от персонажа пьесы театра Кабуки о старых развратных кварталах. Это как-то подтолкнуло её сразу перейти к осуществлению задуманного ею плана. Из своей сумочки она достала листок бумаги, губную помаду и попыталась что-то написать ей. Но это получилось очень неуклюже, и она попросила у Тосики его авторучку.
— Что вы собираетесь делать?
— Это секрет, — сказала она и, закрывая левой рукой листок бумаги от глаз Тосики, написала: «Я пришлю за вами машину попозже. Пожалуйста, приходите. Я устраиваю приём в вашу честь». И затем она добавила строчку более мелкими иероглифами: «Я обещаю заранее избавиться от моего молодого спутника».
Улыбаясь себе, она сложила листок на глазах у Тосики и продолжала держать его в руках.
— Пошли,
— Так рано? Будут ещё представления.
— Этого достаточно. Я получила общее представление. Мы поговорим на улице.
Она смотрела прямо на оркестр. Хотя и с нежеланием, студент сразу вскочил и пошёл выполнять указание. Когда счёт был готов, Саэко небрежно оплатила его, отсчитывая банкноты из своей сумочки. Поблагодарив официантку, она сказала:
— Пошли, — и отправилась сама через танцплощадку, избегая танцующих пар, прямо туда, где сидел Онодзаки, играя на гитаре. Её элегантный, надменный внешний вид привлёк к себе всеобщее внимание, но она была к этому полностью равнодушна. Она передала записку Онодзаки и присоединилась к студенту.
— Теперь пошли.
На улице стало ещё темнее, и свечение разбросанных по небу звёзд казалось ещё ярче. Тосики не стал ждать, когда Саэко начнёт говорить.
— Тётя Саэко, вы собираетесь где-нибудь встретиться с этим мужчиной?
— Да, — ответ был коротким и чётким. — Прежде всего я собираюсь расспросить его об этом кабаре. Я хочу знать о нём всё.
— Может, мне лучше тоже послушать его.
— Я думаю, что лучше нет, — легко отпарировала она.
— Но, тётя. — Его голос был нежным, как у женщины, и он как бы обволакивал и крепко вцеплялся в неё. — Если я буду присутствовать, то смогу определить, говорит он правду или нет. Я в этом уверен.
— Это не имеет для меня большого значения, так как я уже всё хорошо себе представляю. Это кабаре уже достигло своего предела.
— Вы так думаете?
— Вид посетителей убедил меня в этом. Пьют и танцуют как помешанные. В этом есть что-то нездоровое. Атмосфера обманчива, если не иметь опыта в подобных делах, но здесь это настолько бросается в глаза, что каждому видно. Все их посетители это послевоенные миллионеры, но у них нет постоянной клиентуры. И её не может быть, если они будут продолжать вести дело таким образом. Это место одноразового посещения, поэтому им и нужны голые танцовщицы. А высокая цена отпугивает клиентов. Для подобного рода заведений самое лучшее, что можно сделать, это быстро создать ему высокую репутацию, а затем продать его, ибо как только новизна пройдёт, оно ничего не будет стоить. Невозможно долго продержаться, если каждый день приходится затягивать всё новых клиентов. Если бы у меня было кабаре, я бы вела дело по-другому, и одни и те же клиенты приходили бы ко мне, пока у них не кончатся деньги.
— А вы собираетесь открыть кабаре, тётя Саэко?
— Я думаю об этом. Но это трудно, и я пока к этому не готова. Ну, на этом кончим, я что-то уже устала. Спасибо за вечер.
Но студент не собирался возвращаться и продолжал идти рядом с ней.
— Тётя, я слышал, что где-то продают кокаин.
— Это опасная вещь, Тосики. С ним надо быть осторожнее, чем с другими. — Но определённо этот вопрос не расстроил её. — Если тебя это интересует, я узнаю и скажу тебе в следующий раз, когда мы встретимся. Куда ты направляешься? На Гиндзу?