Возвращение
Шрифт:
Весталка прокричала и без того ясное, то, что жило теперь в Герцене оскорбленным чувством и пережигающей его душу внутренней тревогой. Но как противостоять нелепости и низости? Клевета разносилась даже и либеральной прежде печатью и разрасталась.
Смутное и горестное множилось. В августе «звонари» проводили в новую его экспедицию Иосифа Мадзини. Прощание с ним было надрывающим душу. Бледный и изможденный (недавно он был тяжело болен), он отправлялся с добровольцами для новой высадки в Италии и для попытки переворота. Нужны были ободряющие слова… Но в успех их акции не верилось. И сами отъезжающие верили в него не вполне. В таких случаях предчувствия неизменно сбываются.
Поляки
Собравшиеся сознавали, что исход восстания в Варшаве более чем неясен, но считали, что выступить необходимо. На январь был назначен рекрутский набор: в солдатчину будут угнаны двадцать пять тысяч молодых людей — наиболее революционно настроенных. Неизбежны будут стихийные волнения, в столицу уже теперь введены три полка имперской гвардии. Не восстать означало отдать юношей на убой. Но главным, пожалуй, был эмоциональный настрой представителей варшавского комитета: нет сил больше терпеть царское палачество! И тут трудно возражать, за их словами стояло каждодневно унижаемое национальное достоинство.
Все же Герцен убеждал их подождать хотя бы до весны: возможно, тогда будет новый подъем, теперь же в России крутой спад. Глухо бродит… Нет оснований надеяться, что «Земля и воля» сможет поднять российское крестьянство, и трудно ожидать, что поддержат польские «хлопы». Ибо нет убедительного заявления повстанцев об их программе. Комитетом должно быть обещано крестьянам право на землю, которая ими обрабатывается, иначе будет замкнутый мятеж в Варшаве.
Несколько месяцев назад в крепости Модлин были казнены герои 61-го года Арнгольдт, Сливицкий и Ростковский — офицеры, отказавшиеся расстреливать польскую манифестацию. Революционная организация в русских войсках таким образом потеряла лучших своих членов. При теперешнем разговоре присутствовал ее руководитель, двадцатичетырехлетний поручик Андрей Потебня. В его списках — шестьдесят четыре фамилии готовых присоединиться, но часть из них еще недостаточно надежна… Организация обескровлена — многие заподозрены и переведены в другие гарнизоны.
Бакунин сказал: «Что же, поднимаемся… А там все будет, чем захочет быть!» Сам он приведет в Щецин судно с оружием для повстанцев. Огарев заключил: «Так как восстание представляется вам неизбежным, надо направить его в разумном порядке». Однако поляки не принимали никаких поправок к плану своих дальнейших действий. Белокурый и худощавый, с очень серьезным лицом Андрей Потебня, кажется, уже не верил в их успех. (Будущий герой и жертва 1863 года.)
Трудно было заикнуться о главном: теперешнее выступление затормозит демократическое развитие России, вместе с тем и Польши, целесообразнее для будущей победной революции пользоваться их совместным развитием. К тому же слишком уж неотчетливы были обещания варшавского комитета относительно освобождения польских крестьян. Это и снимало предпосылки успеха. Полякам казалось, что национальное освобождение разрешает все вопросы. Насколько все повторяется, подумал Герцен. Он боролся с подобными иллюзиями их предшественников из круга Ворцеля. Напрасно…
Александр Иванович вспоминал впоследствии об этих переговорах с горестной мыслью о том, что беда, поражение следует неизменно, если он делал нечто, не до конца веря в успех, предвидя неудачу. Он уступил представителям варшавского комитета с внутренним
Что же… дай им бог!
Началось в ночь на 23 января 1863 года. Разгорелось подлинное сражение между повстанцами и имперской армией.
Бакунин отправился из Портсмута на шхуне с закупленным оружием и долго блуждал по Балтике. Его предупреждали перед отъездом относительно подозрительного капитана… Наконец высадились в Швеции, и Бакунин едва избежал рук полиции. Итог акции надолго поссорил его с Герценом и Огаревым и всех их с поляками.
На исход восстания повлияла масса неувязок, борьба за власть в повстанческих верхах. И — безучастной оставалась крестьянская масса. Все обернулось очередным кровопролитием.
Русские офицеры Потебня и Попов сломали свои сабли, чтобы не обагрить их кровью. Но усилия Андрея Афанасьевича Потебни не могли предотвратить недоразумений и трагедии: был ранен офицер — член русского ~ тайного общества, и солдаты думали, что это предательство, вступили в бой с баррикадистами.
На севере, в Литве, события развивались так: опытный в военном деле Зыгмунт Сераковский собрал отряд повстанцев в пять тысяч человек и оказал сопротивление царским войскам, но был тяжело ранен и захвачен в плен, выступление было подавлено.
О том, что происходило в самой Варшаве, «лондонцам» сообщил приезжавший в феврале, в самый разгар событий, Андрей Потебня; затем он вновь отправился туда, пытаясь хоть что-то изменить в кровавой неразберихе, в которую вылилось восстание.
Скоро там и тут в городе загремели залпы, это был закономерный итог польского выступления.
Как же приняла тамошние события российская общественность? На расстоянии они не так смущали и даже служили подтверждением мощи империи. В невской столице все более распространялся шовинистический угар, произносились тосты за верховного распорядителя усмирений Муравьева, того самого, что еще после подавления восстания 30-го года получил прозвище «вешатель».
Были казнены поляки, с которыми «звонари» прощались несколько месяцев назад в Лондоне.
…У Николая Гавриловича Чернышевского летом 1862 года последовала полоса событий, каждое из которых способно сломить. Умерли Добролюбов, младший сын и отец Чернышевского, Тарас Шевченко, за облегчение судьбы которого боролись; арестованы друзья.
По непрерывной слежке за ним самим было ясно, что кольцо сжимается. Настолько ясно, что… что уж тут предпринять?.. Бежать за границу? — не вырваться из Петербурга, да и невозможно уехать без семьи; наконец суд над ним и наказание также послужат агитационным материалом. Решил, что он должен принять все, — и это придаст больший вес его слову!
Он был готов к их приходу: ни одного листка в домашних архивах и рукописях, способных стать зацепкой для следствия… Готовилась и другая сторона. Слежка и попытки просмотреть бумаги, шпионство подкупленных слуг должны были помочь связать имя Чернышевского с возможно большим числом событий, волновавших Россию. Фактов все же было негусто. К примеру, кто-то из его гостей давал читать прислуге прокламацию «Что нужно народу?». Да еще то обстоятельство, что в доме бывало много людей «превратных мнений»: студенты (связь с университетскими волнениями), приходил телеграфист (протесты почтово-телеграфных чиновников), преподаватели, военные, литераторы и так дальше… Следствие о многом догадывалось, Александром II даже было высказано мнение, что теперь наконец оно «напало на настоящий источник зла».