Возвращение
Шрифт:
Ты разговор-то этот забудь и деду душу не тревожь. Присвоим нашему разговору гриф "не был". Идёт?
– сосед улыбался.
Виктор кивнул и пошёл в контору. К вечеру, поглощённый множеством дел, он забыл о разговоре...
На закате того же дня караван деда подошёл к устью ручья Уэмлях. Лошади бежали резво, благо, дорога была хорошая: ровная, очищенная от поваленных деревьев; даже ивняк, что буйствовал на склонах окрестных сопок сплошными зарослями, обошёл её стороной. Зимой по этой дороге возили лес, который использовался в шахтах, для изготовления забойных крепей. В давние времена здесь проходил почтовый тракт Якутск - Охотск и вдоль него был протянут телеграф.
Многое она
Её рассказ был бы поразителен, расскажи она о мужестве маленькой женщины - молодой жены Невельского, отправившейся в 1851 году за своим мужем из Петербурга в Охотск, и стойко, почти не плача, переносившей все её, дороги, тяготы.
Слышала она и звуки выстрелов. На ней стреляли "немирные чукчи" - в казаков-первопроходцев, стреляли бандиты - в почтовых "государевых людишек", стреляли красные - в белых, белые - в красных. На ней плакали и смеялись, жили и умирали. Многое она видела и слышала. Молчание дороги...
Прямо напротив устья ручья караван свернул с дороги, перебродил неширокий здесь поток, и, по едва заметной тропе, начал медленно подниматься по склону вверх. По мере подъема взору деда открывался вид на речную долину: светлая ниточка реки, прорезая зелёный бархат кедрового стланика, уходила далеко влево - за горные кряжи, где растворялась в мареве синих испарений огромного межгорного пространства. Масштабы открывающейся панорамы поражали взгляд. Караван, не задерживаясь на ровных участках, манящих перевести дух, продолжал свой семенящий подъем.
Вскоре из-за перегиба гребня показалась снежная маковка горы. Еще несколько усилий и караван вышел на предвершинное плато. Глазам открылся весь голец - от подошвы, что заросла стлаником в долине, до снежной вершины. Это была не гора - монстр! Горы, что окружали долину реки Анча, смотрелись большими, сине-серыми, правильными кучами камней, в сравнении с этим исполином.
Сколько раз дед видел его - столько раз сердце его замирало. Это был не страх или волнение, нет. Это чувство было сродни восторгу, душевному трепету дикаря, увидевшего Бога... Сердце деда заполнилось светом, а глаза - слезами. Он задохнулся от нахлынувшего... Много лет прошло с той поры, когда он впервые увидел голец - десятки. И теперь, по их прошествии, он стал понимать, в чем корень его волнений. Видя этот голец, он возвращался в прошлое... Возвращался не мысленно - физически. Камни тропы под ногами напоминали ему о дорогах тех лет, ветер с вершины гладил и охлаждал его лицо также, как и в жаркие, тяжелые дни молодости, запах смолы из долины напоминал о кострах, которые грели его в этих местах... В шуме ветра, в шелесте стланика, в тихом бормотании ручейка под камнями ему слышались голоса товарищей, которые были с ним в этих горах. Эхо этих голосов давно затихло...
Немного постояв и отдохнув, дед повел караван через поле курумника к спуску в долину ручья Уэмлях. Пройдя пару километров, караван вошел в чахлую высокогорную тайгу. Здесь, на небольшой поляне, плотно окруженной стеной кедрового стланика, стояла невысокая, крепкая, размерами в небольшой квадрат, изба. Рядом, всего в нескольких метрах от неё, бежал чистый ручеёк. Это было удивительно, ведь в гольцах,
Вид этой избы тоже вызвал бы множество вопросов у местных жителей. Во-первых, у неё было три оконца. И это в Якутии, где лютый, убийственный холод зимы вытаскивал тепло даже через микроскопические щели и двойные рамы в непрерывно отапливаемых котельными домах поселка! Во-вторых -крыша. Крыша избы имела округлую форму, как у монгольской юрты. Странная архитектура для Якутии...
Дед бодро спрыгнул с лошади, собрал вместе поводья остальных и привязал их к небольшой коновязи, бревно которой было покрыто глубоко вырезанным орнаментом и обвязано лентой. Цвет ленты, когда-то красный, давным-давно поблек, края её обтрепались; ветер и солнце сделали её некогда плотное тело дырчатым, похожим на тюль-паутинку. Неторопливо развязав узел этой ленты, он аккуратно свернул её в рулончик и положил в карман. Затем, также неспешно, принялся развьючивать лошадей и перетаскивать тяжелый груз в избушку. Длилось это довольно долго. В завершении, дед снял упряжь и стреножил лошадей; лошади запрыгали к ручью. Пока они пили, дед вынес большое жестяное корыто и, насыпав в него овес, ушел в избу. Там он долго гремел посудой, что-то напевал, кашлял...
Через некоторое время над трубой закурчавился лёгкий дымок. В избе наступила тишина.. Неожиданно дед показался в дверях, и замер в проеме. Так он стоял довольно долго, опустив голову, прислушиваясь. Шелест стланика, журчание ручья и хлёст хвостов по крупам лошадей... Только один раз, очень далеко - у ручья, крикнул одинокий ворон...
_____________________________
Шелест стланика, журчание ручья...Ничто более не нарушало скорбную тишину поляны, на которой смерть собрала свою жатву. Только один раз, очень далеко - на склоне гольца, крикнул одинокий ворон.
Отряд не уходил, а тихо растворялся в зеленом шевелении прибрежных зарослей. Последним, замыкая колонну бойцов, шел прапорщик Валеулин. Уже входя в чащу, он обернулся, подмигнул и показал язык тем, кого капитан оставил на поляне. Оставил, чтобы были убраны трупы красных, захоронены бойцы, спрятаны ценности и оружие.
Тех, на кого выпала сия доля, было двое: белопартизан Григорий Ойунский и брат Яныгина - Николай. Выбор капитана был обдуманным и взвешенным. Григорий, будучи сыном богатого оленевода - выходцем из этих мест, прекрасно знал весь район. Именно на него легла задача о выборе потаённого места для закладки драгоценностей и оружия. А роль Николая была проста - помогать во всём эвену: таскать трупы красных к реке, рыть могилу для погибших бойцов, переносить драгоценности... Благо, что силой Бог его не обидел: подковы Николай гнул, прямо-таки, играючи. Да и молод был - в боях ещё не искушён...
Едва за Валеулиным сомкнулись заросли стланика, как Ойунский начал собирать разбросанное по поляне оружие, аккуратно складывая его в штабель. Николай же, сняв портупею и бекешу, пошёл к, выложенным в ряд, трупам красных. Идя к ним, он оглядывался на прибрежные заросли тальника, разыскивая просвет, чтобы через него вытаскивать трупы на берег, к самой воде. И такой просвет был. Оставалось только расширить его, что Николай и сделал, сняв казачью шашку с одного из убитых чекистов.
– Колай! Дрыну подлиннее выруби! Как мертвяков-то отталкивать от берега будешь?
– эвен показал рукой на высокую лиственницу.
– Или в речку придется тащить, а то, как смоет? Глыбко там и быстро, однако...
– рукой он отчертил в воздухе линию выше своего роста.
– И берег крутой!
– рука встала вертикально.