Возвращение
Шрифт:
Иванов взял в руки книжки-игрушки, что подала ему дочь: про медведя Мишку, про пушку-игрушку, про домик, где бабушка Домна живет и лен со внучкой прядет...
Петрушка вспомнил, что пора уже вьюшку в печной трубе закрывать, а то тепло из дома выйдет.
Закрыв вьюшку, он сказал отцу:
– Он старей тебя - Семен Евсеич!.. Он нам пользу приносит, пусть живет...
Глянув на всякий случай в окно, Петрушка заметил, что там на небе плывут не те облака, которые должны плыть в сентябре.
– Чтой-то облака, - проговорил Петрушка, -
Иванов глядел на своего сына, слушал его слова и чувствовал свою робость перед ним. Он хотел было спросить у жены более точно, кто же такой этот Семен Евсеевич, что ходит уже два года в его семейство, и к кому он ходит - к Насте или к его миловидной жене, - но Петрушка отвлек Любовь Васильевну хозяйственными делами:
– Давай мне, мать, хлебные карточки на завтра и талоны на прикрепление. И еще талоны на керосин давай - завтра последний день, и уголь древесный надо взять, а ты мешок потеряла, а там отпускают в нашу тару, ищи теперь мешок, где хочешь, иль из тряпок новый шей, нам жить без мешка нельзя! А Настька пускай завтра к нам во двор за водой никого не пускает, а то много воды из колодца черпают: зима вот придет, вода тогда ниже опустится, и у нас веревки не хватит бадью опускать, а снег жевать не будешь, а растапливать его - дрова тоже нужны.
Говоря свои слова, Петрушка одновременно заметал пол возле печки и складывал в порядок кухонную утварь. Потом он вынул из печи чугун со щами:
– Закусили немножко пирогом, теперь щи мясные с хлебом есть, - указал всем Петрушка.
– А тебе, отец, завтра с утра надо бы в райсовет и военкомат сходить, станешь сразу на учет - скорей карточки на тебя получим.
– Я схожу, - покорно согласился отец.
– Сходи, не позабудь, а то утром проспишь и забудешь.
– Нет, я не забуду, - пообещал отец.
Свой первый общий обед после войны, щи и мясо, семья съела в молчании, даже Петрушка сидел спокойно, точно отец с матерью и дети боялись нарушить нечаянным словом тихое счастье вместе сидящей семьи.
Потом Иванов спросил у жены:
– Как у вас, Люба, с одеждой - наверно, пообносились?
– В старом ходили, а теперь обновки будем справлять, - улыбнулась Любовь Васильевна.
– Я чинила на детях, что было на них, и твой костюм, двое твоих штанов и все белье твое перешила на них. Знаешь, лишних денег у нас не было, а детей надо одевать.
– Правильно сделала, - сказал Иванов, - детям ничего не жалей.
– Я не жалела, и пальто продала, что ты мне купил, теперь хожу в ватнике.
– Ватник у нее короткий, она ходит - простудиться может, - высказался Петрушка.
– Я кочегаром в баню поступлю, получку буду получать и справлю ей пальто. На базаре торгуют на руках, я ходил приценялся, есть подходящие...
– Без тебя, без твоей получки обойдемся, - сказал отец.
После
– Ты чего балуешься, зачем очки дяди Семена одела?..
– А я через очки гляжу, а не в них.
– Еще чего! Я вижу! Вот испортишь глаза и ослепнешь, а потом будешь иждивенкой всю жизнь проживать и на пенсии. Скинь очки сейчас же, я тебе говорю! И брось варежки штопать, мать сама заштопает или я сам возьмусь, когда отделаюсь. Бери тетрадь и пиши палочки - забыла уж, когда занималась!
– А Настя что - учится?
– спросил отец.
Мать ответила, что нет еще, она мала, но Петрушка велит Насте каждый день заниматься, он купил ей тетрадь, и она пишет палочки. Петрушка еще учит сестру счету; складывая и вычитая перед нею тыквенные семена, а буквам Настю учит сама Любовь Васильевна.
Настя положила варежку и вынула из ящика комода тетрадь и вставочку с пером, а Петрушка, оставшись доволен, что все исполняется по порядку, надел материн ватник и пошел во двор колоть дрова на завтрашний день; наколотые дрова Петрушка обыкновенно приносил на ночь домой и складывал их за печь, чтобы они там подсохли и горели затем более жарко и хозяйственно.
Вечером Любовь Васильевна рано собрала ужинать. Она хотела, чтобы дети пораньше уснули и чтобы можно было наедине посидеть с мужем и поговорить с ним. Но дети после ужина долго не засыпали; Настя, лежащая на деревянном диване, долго смотрела из-под одеяла на отца, а Петрушка, легший на русскую печь, где он всегда спал и зимой и летом, ворочался там, кряхтел, шептал что-то и не скоро еще угомонился. Но наступило позднее время ночи, и Настя закрыла уставшие глаза, а Петрушка захрапел на печке.
Петрушка спал чутко и настороженно: он всегда боялся, что ночью может что-нибудь случиться и он не услышит - пожар, залезут воры-разбойники или мать забудет затворить дверь на крючок, а дверь ночью отойдет, и все тепло выйдет наружу. Нынче Петрушка проснулся от тревожных голосов родителей, говоривших в комнате рядом с кухней. Сколько было времени - полночь или уже под утро - он не знал, а отец с матерью не спали.
– Алеша, ты не шуми, дети проснутся, - тихо говорила мать.
– Не надо его ругать, он добрый человек, он детей твоих любил...
– Не нужно нам его любви, - сказал отец.
– Я сам люблю своих детей... Ишь ты, чужих детей он полюбил! Я тебе аттестат присылал, и ты сама работала, - зачем тебе он понадобился, этот Семен Евсеич? Кровь, что ль, у тебя горит еще... Эх ты, Люба, Люба! А я там думал о тебе другое. Значит, ты в дураках меня оставила...
Отец замолчал, а потом зажег спичку, чтобы раскурить трубку.
– Что ты, Алеша, что ты говоришь!
– громко воскликнула мать.
– Детей ведь я выходила, они у меня почти не болели и на тело полные...