Возвращение

Готлиб Майрон А.

Это не история складывалась в моем сознании, эта история складывала мое сознание.

В июне сорок первого у нее оставался длинный путь, измеряемый не столько годами, сколько жизнями, стать моей матерью. Я не могу называть ее мамой в ее семнадцать, когда восемнадцатилетним на год старше нее приметал последние лоскутки событий. Тогда она была просто Дашей, так я и буду называть ее в этом повествовании.

***

В первый день войны родители Даши и Ромы – ее тринадцатилетнего брата – были в отъезде где-то вблизи западной

границы, что по понятиям тех дней означало «оккупированная территория», что в свою очередь исключало всякие иллюзии касательно их судьбы. Даша решилась двигаться в Баку, где, по ее сведениям, жила двоюродная сестра отца, с которой она никогда не встречалась.

Два часа с трудом можно втиснуть в тесное пространство между решением побега и моментом его исполнения, и по замечанию Ромы, подготовка к побегу была спешно-недоспевшей. В эти два слова, которые при незначительных усилиях можно объединить в одно, включены в избытке растерянность, отчаяние, сомнения и с ощутимой нехваткой хладнокровия, опыта, уверенности.

Даше отведена – по ее возрастной привилегии – ответственность за принятие решений. В этой алькове Рома не имел желания и шанса конкурировать. Поселять же улыбку на ее лице – такую возможность он не упускал никогда, и мало кто мог с ним в этом соперничать. Даже тот момент столкновения и разлома тектонических плит прошлого и будущего не стал исключением.

Даша на мгновение замерла, освобождая в себе и во всем этом нелепом и напрасном мире просвет для улыбки, не уверенная, кто из них нуждался в ней больше.

Не всегда Ромины остроты и каламбуры были удачными, но его реакция на них была превосходным индикатором того, что он не ошибается в оценке собственного остроумия. В случае неудачи он начинал обворожительно смеяться, очевидно, не над шуткой, а над самим собой. Удержаться не вступить в смехосговор с ним было немыслимо. В обоих случаях он добивался успеха.

Главная улыбка всегда ее. Если Даша отсутствовала и не могла быть свидетелем его юмористического апофеоза, то он не тратил усилия понапрасну, консервируя их к моменту ее появления, не ленясь реконструировать сцену или даже весь сценарий, породивший шутку. У Ромы, без сомнений, талант изысканного и тонкого юмориста – сочинителя и изобразителя. Если только он не растеряет это с годами, у него преотличное будущее.

***

В начале второй недели побега Даша и Рома оказались в пяти-шести километрах от железнодорожной станции, где надеялись попасть на поезд в направлении Харькова. Непрерывный поток беженцев катился телегами, повозками, навьюченными лошадьми, коровами, заржавленными велосипедами, но в основном самоходом. К этому времени последние крохи сухого хлеба, взятого из дома, были сметены. Нужно найти питание, чтобы выжить на пути до Харькова.

Самое большое богатство, которым брат и сестра не располагали, было время. Раскаты фронта попеременно перекликались с разных сторон, иной раз даже с юга, но одно было неизменно – грохот войны приближался и становился отчетливее с каждым часом. Для экономии времени Даша оставила Рому у дороги в безопасности на виду у сотен людей, проходящих мимо, а сама припустила в сад, примеченный неподалеку.

Через несколько шагов вернулась обнять и напомнить:

– Без меня ни шагу. Слышал? Повтори.

– Без меня ни шагу, – повторил Рома, – Второй закон времени помнишь?

– Какой еще второй закон времени?

– Если ты никогда не уйдешь, то и никогда не вернешься. Беги. Короче расставания – меньше слез. И не дергайся, я присмотрю

за ними. Ничего без тебя не станется. Как шли, так и будут идти.

– Не спрашивай, когда вернусь – просто жди, – она перебрала в голове, все ли сказала и обо всем ли предупредила.

– Хорошо, спрашивать не буду, – сказал уступчиво и слегка обиженно и тут же интригующе добавил, – а можешь сказать без того, чтобы я спрашивал?

Оба разом взорвались смехом. И даже осуждающие взгляды медленно перемещающихся обозников и весь ужас, в который все вокруг были погружены, не могли этому воспрепятствовать.

Даша скорее почувствовала, чем услышала: «Не задерживайся. Я жду тебя»

Побежала… Определенно что-то забыла… Ну да ладно.

Яблоневый сад не имел ограждений и казался скорее диким, чем заброшенным. Выбирай ствол повыше, ветки потолще, да потяжелее. Тяни, тряси. Взбирайся как по лестнице. Раздолье, да и только. Летние духота и зной лениво скатывались по трепетной листве от разгоряченного неба к прохладной, в некоторых местах еще увлажненной росой траве, в других – тяжело взбирались из сухой пригретой солнцем земли вверх по откосам витиевато изогнутых стволов. Свирепые осы напоминали о себе больше противно раздражающим жужуканием, чем жалоскальством.

Даша удачно, хотя и нарочито медленно, как бы извиняясь за вторжение в осовладения, набрала неспелых, кислых, но вполне съедобных яблок в мешок, который связала узлами из простыни, предусмотрительно прихваченной в дорогу.

Она настолько увлеклась забытьем от побега, от мрачных раздраженных напуганных лиц, окружающих ее и Рому последние дни, от неопределенного ближнего и отдаленного будущего, что не сразу заметила, как от осиного шушуканья начал отпочковываться новый звук. Странный, незнакомый метало-муторно-моторно-тар-тарахтящий нарастающий гул, усиливающийся до поры, когда осиная волокня полностью растворилась в новом угрожающем рокоте, и секунды спустя она увидела самолеты, выныривающие ряд за рядом из-за горизонта и уткнувшиеся носами навстречу рассвету.

Самолеты стройно, торжественно и угрожающе маршировали по небу. Она никогда раньше не видела такую тяжелую массу металла, взвешенную в воздухе одновременно. Непонятным представлялось, откуда у неба столько мощи, чтобы удерживать над землей эту махину, но еще больше поражала безупречная координация траекторий.

Маленькие и безвредные в отдельности, крылатые машины, объединившись в громадную организованную стаю, представлялись зловещими, хотя и двигались стороной и никакой реальной угрозы для нее и остальных беженцев, подавленно откатывающихся от фронта, не представляли. Да и как могли? – перепутать многоцветную расхлябанную разношерстную толпу людей и животных с организованным военным подразделением невозможно было не только с высоты их парения, но и из далека Луны.

Один боковой самолет отделился от стаи и, развернувшись в вираже, направился к ней, начал медленно увеличиваться в размерах. К нему присоединились второй и третий. Секунду спустя третий, раздумав, вернулся в строй точно в ту же ячейку, из которой ранее выпал. Два самолета продолжали приближаться, опустившись так низко, что стали невидны за цветочно-томно-темно-зелеными куполами деревьев. Когда же железные монстры вновь объявились, то пронеслись над ней так низко, что она смогла разглядеть лица пилотов. Едва пролетев, спустя пять громких тяжелых ударов сердца самолеты вздернули носы вверх и резко набрали высоту, одновременно и симметрично опустили правые крылья к земле и вписались в правильную траекторию виража в направлении скрывающейся за восточным горизонтом кавалькады.