Возвращение
Шрифт:
Через несколько минут к Даше подошел мужчина преклонного возраста. Она заметила еще раньше – все решения на этой переломленной дороге, медленно обращающуюся в кладбище, принимались им.
– Вижу, внученька, не желаешь класть его вместе со всеми.
– Я не могу, – чувствуя вину, сказала Даша
– Из-за креста?
– Да. Вы же поставите крест над могилой.
– Поставим, – подтвердил мужчина.
– Есть здесь где-нибудь поблизости еврейское кладбище?
– Далече будет. Даже, если кто и согласится помочь, то и тогда ничего не выйдет. Времена сейчас сама знаешь. Люди и о себе не могут позаботиться. Давай-ка
– Спасибо. До земли вам поклон.
Поднялась и низко до самой земли поклонилась.
– Меня зовут Герасим, – начав рыть, сказал мужчина.
– Меня Даша. Это Рома, – ответила она, удивляясь тому, как обыденно прозвучало это имя в жестоком пустом мире, где оно потеряло содержание и никогда его не обретет.
Как она любила это слово – Рома. Но с удивлением осознала – оно никогда не было привязано к воспоминаниям. То, что это слово значило, всегда было рядом, и тогда она видела и слышала его, жадно и ревниво цеплялась взглядом, боясь упустить важное, неповторимое. Он произносил «Не задерживайся, я буду ждать тебя» каждый раз в момент их коротких расставаний и сегодня – в последний раз – сотнями различных способов, дыханием, улыбкой и никогда в этом не было притворства, чудачества или лицедейства.
Еще в детстве, когда одобрением было отмечено произнесенное или изображенное, он не повторялся, как это обычно делают дети, а тут же сочинял новое движение, взгляд или фразу.
Либо его не было поблизости, но тогда было ожидание возвращения его в орбиту ее взгляда и слуха с его очередным изобретением, предназначенным исключительно для нее, потому что он никогда не уставал становиться интереснее.
Они вместе росли, одновременно в них росли привязанность, ожидание новых ощущений, никогда ранее не испытанных и – как ни прекрасны – они все равно рассеются, уйдут в прошлое, и их заменят другие, еще более упоительные и, казалось, так будет продолжаться бесконечно. Для чего нужна ностальгия по старым чувствам, которые уже нигде в природе не существуют. Какими бы удачными ни были его высказывания, она, не торопясь, ждала новых.
Память не имела значения. Она не любила его фотографии, даже самые недавние и удачные – вот он здесь напротив, живой, улыбающийся, непрерывно меняющийся, и это заполняло всю ее, не оставляя пространства ни для воспоминаний, ни для ожидания. Какой смысл ловить тень прошедшего или терять время на предвкушение будущего, если у тебя такое прекрасное переполненное настоящее?
Пусть она пренебрегала воспоминаниями, они все равно были, только тщательно припрятанные. Ей нужно учиться аккуратно извлекать их, чтобы не растерять, не попортить, и чтобы их хватило на всю жизнь. Делать это с такой же аккуратностью, с какой несколько минут назад выискивала следы его телесного существования, бережно очищая от чужого и несущественного.
– Вот и познакомились, – не останавливаясь для подобающих приветствий, проговорил Герасим и добавил. – Темнеет, надо торопиться.
Герасим добрался до середины ямы, когда подоспела подмога, и оставшаяся часть была закончена уже без его участия. Две женщины аккуратно укутали останки в тряпки и опустили их вниз в сырые холодные объятия земли. Даша взяла лопату, повернула ее тыльной стороной и начала набирать землю таким неудобным
Еще три лопаты присоединились к процессу, и минут через семь над землей вырос бугор. Даша долго записывала его в память в растворе высоковольтной линии, угла дикого сада, пригоршни изб на одном краю дороги и извилины леса на другом.
Герасим поднял лопату, и работы начали приостанавливаться, хотя очевидно, были далеки от завершения. Разожгли костер и побросали туда достаточно дров, чтобы был он хорошо виден далеко в округе. Люди начали торопливо расходиться.
– Для чего огонь? – спросила Даша Герасима.
– Мы еще не закончили. Завтра поутру продолжим. А пока надо зверей отгонять, и собак и воронье. А почему лопату наоборот?
– Чтобы показать любовь к ушедшему. Мы не хотим его отпускать, но вынуждены, поэтому делаем это без желания, так неправильно, как только возможно.
– Моя изба неподалеку. Тебе бы отдохнуть. У меня внучка Надя вроде тебя. С ней и переночуешь.
Идя следом за Герасимом, она неустанно оборачивалась, надеясь то ли увидеть ранее незамеченное, то ли вспомнить что-то важное. Подошли к дому. Даша вошла за Герасимом в сени. Скорбь того дня еще не перешагнула порог избы. Из светлицы доносился шум многолюдья. Герасим присел на скамью и начал стаскивать сапоги. Даша присоединилась. Сняла туфли. С мольбой посмотрела на Герасима.
– Можно я посижу здесь чуток?
– Не боись, никто не станет тебя терзать. Люди с пониманием.
Не в том была причина. Не хотела она вносить печаль в чужой дом и не готова была делить горесть с незнакомыми людьми. Она потеряла все. Хоть что-то пыталась сохранить для себя. Пусть даже это скорбь. Несколько минут мало что изменят. Напротив, войти позже – значило привлечь больше внимания. Так она потянулась за Герасимом, прикрываясь за его широкой и высокой спиной.
С их появлением люди притихли, стараясь по возможности не смотреть на горестную гостью. Герасим пошептался с девушкой лет восемнадцати, и та подошла к Даше. Должно быть, это и есть Надя.
– Садись к столу, соберу чего поесть.
– Я не могу кушать.
– В этот дом можно войти голодной. Но выйти голодной нельзя и спать нельзя лечь голодной. Это правило. Ты не хочешь нарушить его. Дед того не заслуживает, – тихо сказала Надя.
Не дожидаясь Дашиного ответа, она торопливо отошла, но скоро вернулась с кружкой воды. Ростом она была с Дашу, но широка в плечах, говорила чуть хрипловатым голосом.
Даша села на скамейку, стараясь оставаться неподвижной, не видеть и не слышать людей в горнице. Она тихо вспоминала день с раннего утра и с удивлением осознала, что за весь день ни одна слеза не выпала из ее глаз.
Люди вокруг посматривали на нее, но попытки приблизиться никто не предпринимал. Скоро Надя вернулась с миской парящей картошки с запахом сала и чеснока, но кусочки сала были тщательно выбраны. Дед Герасим продумал и эту мелочь.
– Спасибо Надя, прости, что не уважила.
– Ерунда. Не бери в душу. Думай о своем. Все остальное чужое.
Женщина постарше принесла темно-бордовый чай со сладковато-горьким миндальным запахом, примесью аромата трав, цветов и наливки. Даша пригубила. Чай обжигал, и она стала ожидать, когда тот остынет.