Возвращенное имя
Шрифт:
— За дружбу, о которой еще Спиноза писал, что на свете нет ничего драгоценнее ее.
Мы выпили. Старик медленно поднялся с кресла. Плед упал на пол. Помонис своими огромными ножищами, обутыми только в толстые деревенские шерстяные носки, тяжело переступил через плед и, волоча ноги, подошел к окну. Нажатием кнопки он раздвинул длинную раму, и комнату наполнил шуршащий, равномерно взрывающийся шум прибоя, резкий йодистый запах моря.
— Пойдемте в музей, — повелительно сказал старик.
Понимая, что всякие возражения бесполезны, я помог ему натянуть его знаменитые кожаные постолы, надеть плащ и вышел вслед за ним. Сидевшие возле дома на скамейке Адриан и Галка вскочили и застыли в изумлении. Помонис молча прошествовал мимо, поприветствовав их только величественным жестом патриция.
Мы шли по неширокому
Старик шел медленно, с наслаждением дыша и поворачивая во все стороны огромную голову, все ощупывая взглядом, как лучом прожектора.
Его пошатывало, но я с радостью видел, что с каждой минутой его походка становится все тверже и уверенней.
Мы дошли до музея, где обомлевший было швейцар широко распахнул дверь и снял со старика плащ.
Мы вошли во всегда прохладный светлый вестибюль. Возле бассейна с небольшим фонтанчиком посередине старик внезапно остановился и спросил:
— А может быть, я не орел? Может быть, я попугай?
— Снова брехня! — на этот раз уже спокойно ответил я.
— Почему? — не унимаясь, строго спросил Помонис, но уже и он и я понимали, что теперь это только игра, почти такая, какая бывала и раньше.
— Да потому, что попугай всю жизнь повторяет чужие слова, а у вас всегда были свои, собственные. Вот так!
Помонис усмехнулся и что-то пробурчал. А я, не в силах сдержать радости, довольно ехидно спросил, в свою очередь:
— Так как же с египетскими иероглифами?
Старик снова заворчал, как медведь, а потом, со свойственным ему добродушием, пробормотал, проведя рукой по своей седой шевелюре:
— В Древнем Египте из всех ослов больше всего ценились белые. Это все, что остается мне в утешение! — и сердито скосил глаза в сторону, откуда раздался смех Адриана.
— Я заметил вас, как только вы вошли в лоджию, — неожиданно сказал Помонис, — но у меня просто не было сил, чтобы оторваться от тех мыслей, от тех воспоминаний, в которые я был погружен. Знаете, всегда при переходе из одного состояния в другое нужно сделать усилие, чтобы преодолеть инерцию. А я был в таком состоянии, что не мог ее преодолеть.
— Знаю, знаю, — успокоил я старика, — а о чем вы тогда вспоминали?
— Расскажу, обязательно все расскажу, — мягко отозвался Помонис.
Он сдержал обещание и действительно рассказал мне все, о чем вспоминал, сидя тогда в своем кабинете. Но это было позже. А тогда он не пожелал ничего рассказывать и повел меня дальше к залам со своими бесценными терракотами. Мы шли мимо статуи Афродиты, мимо белой мраморной совы, прошли лапидарий и наконец пришли. По блеску глаз Помониса, по его усмешке я понял, что сейчас он даст мне реванш.
Но того, что я увидел за стеклянной витриной, на фоне зеленого бархата, я никак не мог ожидать. Там стояла статуэтка из Танагры, наша статуэтка. Она была с головой! Значит, старик все-таки отыскал эту голову, уж не знаю где, но отыскал. Отыскал, реставрировал и приклеил к туловищу. Да так приклеил, что даже я не заметил место излома. Это была пленительная головка молодой женщины. Чудом сохранились краски — синие полоски глаз. Вьющиеся волосы, собранные сзади в узел, были рыжими, как у Галки. Женщина плакала, но чем дольше я смотрел на нее, тем больше мне казалось, что она улыбается. Пусть даже сквозь слезы, но улыбается.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Ученые зачастую хорошо пишут. Если обратиться к великим, то «Путешествие на корабле «Биггль» Чарлза Дарвина должно быть названо первым; знаменитые путешественники пишут на редкость интересно — от Марко Поло, хотя тут полно безудержной фантазии, до Ливингстона, Стенли, Амундсена, Тура Хейердала.
Георгий Федоров в литературном деле продолжает свою жизнь ученого. Он археолог, то есть не кабинетный ученый, а человек, связанный родом деятельности с природой, с людьми, с историей нашей Родины, с насущными проблемами настоящего и будущего. Читая его рассказы, радуешься, что мир так богат, что в нем столько волнующих загадок, проблем, ждущих решения, столько хороших, ярких, бескорыстных людей, столько еще не погубленной, чистой и вечной (хотелось бы в это верить) природы. Любопытно, что Г. Федоров нигде не говорит впрямую о том, что стало сейчас,
Мысли и чувства, связанные с этой глобальной проблемой, наделяют книгу злободневностью и остротой. Слово Г. Федорова — емкое, насыщенное и согретое интонацией прекрасной и умной человеческой доброты. Рассказы его прежде всего талантливы.
Замечательны страницы, посвященные молодой женщине Стеше («Лесное село»), которую все односельчане любят за нежную душу и жалеют за кажущуюся им некрасивость. А Стеша — редкая красавица, просто она не соответствует местному типу женщин: крепких, статных, ширококостных, быть может, лишь ее славный, тихий муж догадывается, в глубине души, что ему досталось диво дивное. Пронзительна история гибели в Каракумах от песчаного вихря «афганца» гордого скакуна-ахалтекинца Тогрула (рассказ «Данданкан»), и читателю не мешает, а скорее помогает ассоциация с похищением коня Карагёза в лермонтовской «Бэле».
В повести «Живая вода» Г. Федоров обнаруживает незаурядный дар исторического писателя. Превосходно выписан образ византийского аристократа Стилиона, посланного императором Константином Багрянородным в землю руссов в качестве разведчика. Чует проницательный монарх обреченность насквозь прогнившей, одряхлевшей Византии и хочет любыми средствами продлить агонию и потому злоумышляет против пограничных народов. После приключений Стилион под видом ремесленника попадает в город руссов Корчедар. И тут происходит нежданное: привлеченный простотой и целомудренной жизнью жителей Корчедара, их трудолюбием и добротой, их мужеством и миролюбием, Стилион, скрывшийся под именем Дамиана, в решительный час схватки с союзником императора Аюк-ханом, пришедшим разрушить Корчедар, не страшась разоблачения и кары, сбрасывает личину, берет на себя командование и разбивает полчища Аюк-хана, самого же кичливого полководца убивает в яростном бою. Но победив, он требует, чтобы его казнили за обман, с помощью которого он втерся в доверие руссов. Благодарные и великодушные руссы не только прощают Стилиона-Дамиана, но и принимают его в свое сообщество как друга и брата. И тогда Дамиан — теперь это славянское имя стало единственным — пишет пославшему его на опасное и злое дело императору Византии: «Не с войной, а с миром иди к руссам. Их много, и они непобедимы». Золотые слова, ничуть не потерявшие своего значения до сегодняшнего дня.
Замечательна повесть «Статуэтка из Танагры». Ее герой — профессор Помонис, основатель археологического музея и аквариума в старинном городе дружественной нам страны. Автор не называет ни города, ни страны, но любой, даже малосведущий читатель поймет, о чем идет речь. В личной судьбе Помониса отражена судьба лучшей части интеллигенции балканских стран. Цель поисков ученого — маленький предмет из красной глины, но за этой малостью — научное откровение. После головоломных осложнений старый ученый одерживает победу. Но как ни увлекательны перипетии поисков, как ни богата россыпь знаний на каждой странице, сильнее всего читателя захватывает фигура самого Помониса, воплощающая в себе бессмертную ценность — высокое человеческое достоинство. Поистине человеку по-настоящему интересен только человек. Помонис ощущает свои усилия как часть общечеловеческого дела, в каждом свершении, в каждом поступке для него важен прежде всего этический смысл. И потому огорчения цыганского табора, случайно оказавшегося возле места раскопок, становятся такой же заботой его старого сердца, как раскрытие древних тайн. И в этом существо непримиримого спора Помониса с его учеником, хорошим специалистом, но прагматиком, человеком с приглушенным нравственным чувством.