Возвращенный рай
Шрифт:
Дом сильно обветшал с тех пор, как он увидел его впервые, хотя и тогда он был не в самом лучшем состоянии. Щели в стенах были так велики, что в них облюбовали себе место ящерицы; в некоторые трещины набилось столько земли, что там выросли сорняки. Веревка для просушки белья представляла унылое зрелище по сравнению с былыми временами: сейчас на ней болталось только несколько драных детских рубашонок.
Мужчина заметил, что не только он смотрел вслед удаляющимся повозкам; перед дверью стояла молодая темноволосая девушка, всем своим обликом похожая на мать, только не унаследовавшая ее смеха. Девушка была наделена всеми женскими добродетелями, кроме одной, — она не утруждала
— Ну, наделали шуму эти подводы сегодня, — сказал он, подходя к двери. — Добрый день! Благослови вас бог обоих.
Площадка вокруг дома не приводилась в порядок в этом году, а может, и все двадцать лет. Здесь, на небольшом клочке земли буйно разрослись тамариск, шалфей и другие травы пустыни. Кое-где со стен отвалилась облицовка. Окна, выходящие на улицу, были заколочены. Когда-то, давным-давно, каменщик почти обещал женщине привести в порядок ее дом. Вряд ли когда кто другой так пренебрег своим обещанием. Кирпичи, которые однажды, при первом посещении этого дома, он привез в коляске и сложил у входа, почти заросли травой. Он протянул девушке руку, и она, сначала вытерев ладонью лицо, протянула ему свою, мокрую от слез. Он погладил мальчика по головке и усмехнулся:
— Оказывается, не всем сегодня весело в граде господнем Сионе вопреки ожиданиям. Что произошло?
— Мы иезуиты, и нам нельзя ехать вместе со всеми, — сказала девушка, продолжая всхлипывать.
— Ты бы пришла ко мне, я бы как-нибудь усадил тебя рядом со своей дочкой в благодарность за благословенный кофе, — сказал он. — А если я человек ненадежный и обещаю больше, чем могу сделать, надо было обратиться к более старому и надежному другу дома, чем старик из Лида.
— Это ты о Роунки? — спросила невежливая девушка. — Уж не думаешь ли ты, что ему под силу схлопотать место в повозке еще для одного женского зада? Единственное, на что он способен, так это заколотить досками окна после того, как мальчишки вышибли в них стекла. Этой работе он, наверно, научился при лютеранской церкви.
— Ничего не скажешь, — заметил каменщик. — Стекол выбито немало. Когда я смотрю на всю эту разруху, у меня такое чувство, будто я это сделал собственными руками.
Как уже говорилось раньше, швейной машины больше не было в комнате, а сама швея Борги сидела заплаканная у окна, выходящего во двор, и шила что-то на руках. Двери, когда-то тщательно запираемые, были не только сняты с петель, но и вообще исчезли. Куда же девался шкаф, где когда-то висели платья, сшитые по последней английской моде, с таким глубоким вырезом, что при виде его человек чувствовал себя младенцем, готовым приложиться к материнской груди?
Женщина взглянула на него откуда-то из затаенной глубины своими выразительными глазами, опухшими от слез.
— Да, много прошло времени с последней встречи, — сказал он.
По обыкновению он пригладил несуществующие волосы и, только подыскав в углу местечко для своей шляпы на полу, протянул женщине руку.
— Добрый день, бог тебе в помощь, дорогая фру Торбьорг! Ты, наверное, совсем забыла бедолагу, не помнящего своего имени, а еще меньше, откуда он. Но было время, когда ты носила ему кофе — настоящий, хороший. Большое спасибо тебе за это!
— Кофе? — удивленно произнесла женщина, как будто услышала что-то странное, непонятное.
— По крайней мере об этом помнит бог. Он не
— Да, — ответила женщина, — это правда. Благодарю тебя за кирпичи, которые ты привез сюда в детской коляске.
И хотя женщина только что плакала и, вероятно, слезные железы не прекратили еще своей деятельности, свойственное ей чувство юмора взяло верх, и она, откинувшись назад, расхохоталась. Она смеялась заразительно, громко, так широко открыв рот, что при желании можно было заглянуть ей внутрь.
— Уметь смеяться — великий дар божий, — сказал каменщик.
Женщина оборвала смех и вытерла оставшиеся еще слезы.
— Пожалуйста, садись сюда, на мой стул, — сказала она, вставая. — Я сяду вот на эту скамеечку. У меня совсем не легко на сердце. Самое досадное, что все эти почтенные верующие женщины, как мне кажется, ни разу и не слыхали о пророке. Это переполняет чашу терпения.
— Так уж повелось: первый оказывается последним, а последний — первым. Моя дочь совсем недавно узнала о пророке, если вообще она слыхала о нем. Но, должно быть, на все есть свои причины, в том числе и на то, почему ты и твоя дочь не были приглашены в эту поездку. Если я правильно помню, ты когда-то мне рассказывала, что однажды, когда тебя хотели обучить Евангелию, ты хохотала до колик в животе.
— Как будто люди не одинаково зависят от пророка, верят они в него или нет. Не по воле ли пророка мы сидим здесь, всеми забытые и заброшенные? Пророк лишил меня всего, у меня и дом рушится… А почему? Пророк швырнул в нас камень… Единственное, что он мне оставил, — это Роунки. Благодаря ему на днях мы доели остатки вашего мясного супа с епископского стола.
— Жаль швейную машину, — сказал он. — Я ужаснулся, узнав о том, что она исчезла.
— Я вынуждена была продать ее, чтобы расплатиться с долгами. К тому же, что толку от нее. Ведь с тех пор, как моя дочь заимела ребенка от лютеранина, ни один святой мужчина не позволяет своим женам шить нижнее белье у меня (хотя кого должно волновать, кто шьет нижнее белье!), не говоря уже о туалетах, которые они надевают, идя в Педагогическое общество; ведь там могут спросить, не от Борги ли эти туалеты…
— Я постараюсь повлиять на Роунки, чтобы он снял с себя пасторский сюртук и постарался продвинуться по служебной линии, — он с успехом может стать даже председателем общины, — сказал Стоун П. Стенфорд. — Уж по одному тому, как он заботится об овцах епископа Тьоудрекура, видно, что из него вышел бы неплохой отец семейства, если бы он захотел осчастливить одну или двух женщин.
— А что ты скажешь о себе? — спросила женщина.
— Не будем говорить об этом… Как ты думаешь, не снять ли мне пиджак и не залатать ли эти трещины на стенах? По правде говоря, мне стыдно, что я не сдержал своего обещания и не мог сделать для тебя сущего пустяка. Но ночь еще не окончилась, как сказало привидение. Хе-хе-хе… Позволь, неужто и вправду двери исчезли из дому?
— Мы сожгли их во время холодов прошлой зимой, когда дочь родила ребенка. Да и не было нужды запираться друг от друга — ведь лютеранин уехал.
Каменщик произвел осмотр дома внутри и снаружи, и чем больше он смотрел, тем больше огорчался. В одной из комнат нельзя было ногой ступить из-за муравьев и жуков, а в бурьяне вокруг дома кишели всякие насекомые и пресмыкающиеся, правда в основном безвредные, но в одном месте блеснул змеиный глаз.
— Ну, мои дорогие, на сей раз я не заставлю вас ждать. Спасибо, что ты показала мне дом: его, конечно, можно улучшить, как и всякое дело рук человеческих, — сказал он. — Но порой, видя перед собой разрушенную стену, теряешься, с чего начать.