Возвышение Бонапарта

Вандаль Альберт

III

Политическая география Франции сама диктовала роялистам план действий; мы только что видели этот план в общих чертах. Проектировалось охватить центральные области, т. е. наиболее спокойные и наименее отторгнутые от республики огромной сетью мятежей, которая бы опиралась одним концом на запад, вблизи английских флотов, другим на Франш-Контэ, или Лион, невдалеке от союзных армий, а третьим, углубляясь кривою в центр, на Прованс, Лангедок и Гвиенну. В Париже функционировало агентство, которое, в случае надобности, могло рискнуть и открытым нападением или по крайней мере поддерживать беспорядки. На севере представлялось невозможным соединить нормандских шуанов с бельгийскими партизанами, тоже шуанами в своем роде, И совместно предпринять что-нибудь крупное. Директория этого не знала, но эмигрантам отлично было известно, что генерал Тилли, назначенный командиром 25-ой военной дивизии, квартирующей в Бельгии, вошел в соглашение с роялистами и обещал им свою поддержку. Вождь нормандских инсургентов, Фроттэ, придумал безумный по своей рискованности, план соединения с ним. Он переправится со своими людьми через Сену, затем лесами и потайными тропинками проникнет в глубь Пикардии, мимоходом освободит в Аме (Ham) кучку эмигрантов, содержащихся в заключении в замке, и соединится с Тилли, который тогда

поднимет белое знамя восстания вместе со своими войсками. Таким образом, осада республики извне довершится обложением изнутри. Тем временем английские эскадры найдут на наших берегах удобное место для высадки; русские же и австрийцы завоюют снова Италию и Швейцарию и придвинутся к нашим границам.

Вот какие надежды питали роялисты в тот момент, когда страх якобинцев сблизил их с Францией. Правду сказать, внутренняя сила и единение партии не были на высоте ее замыслов. Роялизм заграничный, имевший претензию руководить роялизмом внутри страны и направлять его по желанию, носил в себе великое зло – междоусобия, интриги подначальных, предрассудки, иллюзии, непонимание истинного состояния умов во Франции, все виды слепоты изгнания, все убожество эмиграции.

В кругу принцев и их приближенных раздоров было, пожалуй, не меньше, чем в директории и советах. Вожди эмигрантов, претендент и брат его, король Monsieur, разделили между собою Францию. Monsieur, граф д'Артуа, всегда интересовавшийся западом и зоной океанского прибрежья, получил, кроме того, в заведование парижское агентство. Людовик XVIII, король митавский, взял себе юг и восток, уступив брату непосредственную власть над другими районами. Но граф д'Артуа, не довольствуясь своей колоссальной долей, хотел еще сосредоточить в своих руках все пружины действия. [336] Братья терпеть не могли друг друга; их агенты, в свою очередь, исподтишка поносили один другого, подставляя ножку и всячески стараясь повредить противоположной стороне; коалиция же, содержавшая на жаловании роялистов, стремилась не столько помочь им, сколько воспользоваться ими в своих собственных интересах. Эта партия, всегда зависимая и многоглавая, никогда не умела внести порядок и точность в свои начинания: вместо массового натиска мы видим лишь ряд разрозненных усилий и местных восстаний.

336

Lebon, “l'Angleterre et l'emigration”, 285–288.

Пиренейский юг начал слишком рано; гром гражданской войны грянул в нем совершенно неожиданно; в средних числах термидора в долинах Верхней Гаронны вспыхнуло хорошо организованное восстание, охватило Мюрэ, сделав его своей главной квартирой, и разлилось дальше, к северу. Тулуза внезапно увидела себя окруженной на две трети мятежной ратью в 15–20 тысяч человек, с ружьями и пушками, с белыми знаменами; бандами предводительствовал перебежчик, генерал Руже; они наступали с диким ревом, угрожая смертью патриотам, и прославляя Людовика XVIII. [337]

337

Донесение, цитируемое Lavigne в “Histoire de l'insurrection de l'an VII”, 92–93. Оттуда же взята большая часть дальнейших сообщений.

“В Жерсе, Арьеже, Оде, Тарне-и-Гаронне, Ло мятеж вспыхнул в тридцати кантонах сразу”. Генерал Обюжуа, комендант Ока (Aych) запечатывал свои депеши директории под гром раздававшихся со всех сторон пушечных выстрелов. Верные коммуны напрасно молили о подкреплениях. “Без линейных войск, – пишет один чиновник, – весь юг потерян для республики”. [338] В Париже власти были очень встревожены одновременно пришедшими вестями о волнениях в Жиронде и в Ло-и-Гаронне; на юго-западе весь горизонт, от Средиземного моря до Гасконского залива охватило кровавое зарево.

338

Общая переписка, 23 термидора.

Линия нападения была прорвана в центре неожиданным местным усилием. В Тулузе всего гарнизона было тридцать четыре конных стрелка, но администрация департамента обнаружила энергию и находчивость, сумев объединить патриотов и организовать сопротивление. Не дожидаясь прибытия нескольких армейских полков, высланных Бернадотом, она тут же на месте сформировала одиннадцать батальонов. Генерал Обюжуа, прибыв из Ока, нашел уже почти готовую колонну, с которой он освободил Тулузу и прогнал мятежников, отбив у них их передовую позицию, Пуэк-Давид; при этом был убит их полковой священник, тоже “паривший из доброй двустволки”. [339] На помощь подоспели другие генералы и генерал-адъютант, сообща организовали преследование и, так как главные силы мятежников продолжали отступать компактной массой, республиканцы раздавили их одним ударом 20 термидора под Монрежо, у подножия Пиренеев.

339

Lavigne, p. 190.

Так кончилась эта недолгая, но жаркая война, где инсургенты вначале не сумели воспользоваться выгодами своего положения, а затем имели неосторожность развернуть свой фронт перед врагом в решительной битве. К тому же, инициаторы восстания в Верхней Гаронне полагали, что оно вызовет движение в других районах и в более широких размерах, [340] но этого не случилось. В долине Роны только усилились убийства и разбои. [341] Лион молчал, придавленный железной лапой Доверня; однажды, получив уведомление, что на другой день должно вспыхнуть восстание, подготовленное роялистами-заговорщиками, этот последний велел арестовать сорок человек сразу. “На улицах царила мертвая тишина”. [342] На другом конце обширного полукруга проектируемых мятежей волновался Бордо, грозный, бурливый, но все же не дошел до открытого возмущения.

340

“Eclaircissements in'edits de Cambac'eres”.

341

“Le Departement des Bouches, du-Rh^one de 1800 'a 1810, par Saint Yves et Fournier, 12–14.

342

“Lettres de madame Reinhard”, 83.

Запад

отстал. В Вандее, Анжу, Бретани и Нормандии крестьяне не хотели бунтовать, не покончив с жатвой и уборкой хлеба. Из Англии и более дальних мест приходили инструкции сбивчивые, нередко противоречивые. Претендент колебался, не решаясь подать сигнал к восстанию, пока союзные армии не вступят во Францию; принц-политик, не воинственный по натуре, он все надеялся на реставрацию, не столько навязанную, сколько достигнутую путем переговоров; он больше рассчитывал на продажность некоторых правителей, чем на своих западных дьяволов-слуг. Графа Артуа ждали повсюду, но он только обещал и не появлялся. Англия снова исправно платила жалованье, но ей желательно было, чтобы реставрация явилась делом рук, главным образом, союзных армий, которые и продиктовали бы свои условия униженной Франции. [343] Лондонский кабинет рекомендовал графу д'Артуа стать в тылу австро-русских войск, оперирующих против Массены в Швейцарии, и идти за ними вместе с армией Конде.

343

Lebon, 272–273.

Между тем, в августе, к особе графа д'Артуа были допущены в Эдинбурге вожди шуанов и совместно выработаны были основы плана действий. Вооруженное восстание на западе было в принципе делом решенным но, по инструкциям графа, начало его следовало оттянуть, возможно для того, чтобы лучше подготовить удар и вернее попасть в цель; срок не был в точности определен, и в этом отношении вождям предоставлялась известная свобода. [344]

К концу лета главный штаб западных королевских и католических армий находился почти в полном составе на месте предполагаемых действий. Близ Луары, в замке Жоншер, в чаще Жюиньесских лесов состоялся совет вождей, под охраной 1200 крестьян. По-видимому, Отишан (Autichamps) единственный высказался против того, чтобы взяться за оружие, прочитав письмо короля, запрещавшего возобновлять враждебные действия без личного его на то приказа. Жажда битвы увлекла всех других; припевом собрания был вопль Кадудаля, яростно повторенный всеми: “Война! война!”. [345] Решено было, однако, начать восстание не раньше 22 вандемьера – 14 октября, т. е. в период между окончанием уборки хлеба и новым посевом. Главнейшие вожди разделили между собой будущую арену действий: Кадудаль взял Морбиган, Сюзаннэ – Вандею; Отишон, Шатильон, Бурмон, Ла-Превалэ, – оба берега Луары; Фроттэ, еще не вернувшемуся из Англии, предоставлена была Нижняя Нормандия. Инсургенты приняли одно только имя – недовольных, чтобы привлечь на свою сторону массу желающих хоть какой-нибудь перемены. От низовьев Луары до устьев Орны методически, почти открыто подготовлялось восстание; даже в Вандее стирают ржавчину с оружия и сушат порох, спрятанный в тайниках. [346] Комиссары директории, гражданские агенты, военные – все видели надвигающуюся грозу. В каждом донесении говорилось о близости новой войны на западе и почти день в день Предсказывалось ее начало.

344

“La Sicotiere”, Jouisde Frotte, 233–236.

345

Chassin, III, 368; cf. Cadoudal, “Geordes Cadoudal et la chouannerie 200.

346

Донесение, цитируемое chassin, III, 323.

IV

Пока заговорщики роялисты и заговорщики якобинцы, одинаково рассеянные и разбросанные, оспаривали друг у друга Францию, растерзанную и в то же время инертную, республика искала себе правительство. Директория, сама подтачиваемая внутри заговором ревизионистов, не была таковым, несмотря на находившие на нее приступы энергии. Она и не помышляла о том, чтобы мерами успокоения и удовлетворения обиженных попытаться привлечь к себе симпатии массы граждан, не принадлежавших ни к какой партии. Ей и в голову не приходило быть справедливой, смело умеренной, отменить законы о культах и эмиграции, разбить эти орудия пытки, отозваться на национальные упования, войти в соприкосновение с душою Франции. Замкнувшись в своей односторонности, она защищалась плохо рассчитанными ударами против разнообразных врагов; нанеся удар вправо, она спешила нанести такой же и влево, ибо опасность грозила и с этой стороны, и притом нужно было искупить удар, нанесенный влево. Она оставалась нетерпимой и немощной, трусливой и злой, уже по своей прирожденной немощности обреченной на произвол, гонимой и гонительницей.

Единственным директором не без дарований и проницательности был президент Сийэс, но он-то и не хотел, чтобы директория продолжала существовать. В ожидании, пока шпага Жубера освободит его от большинства его коллег, он ограничивался тем, что намечал свою программу; в одной речи он говорил: “Во Франции не должно быть больше ни террора, ни реакции; справедливость и свобода для всех”, но на деле о свободе не было и помину; [347] Франция мучительно билась между террором и реакцией. Некоторые министры порознь мечтали об ослаблении строгостей, иной раз брали на себя смелость смягчить несправедливости фрюктидорского законодательства. Фушэ, этому хитрому бандиту, в котором иногда прорывался государственный ум, случалось иногда высказывать пожелания, чтобы государственная власть прониклась новым духом; в одном докладе он пишет, что было бы весьма желательно, чтобы республиканские чиновники перестали быть “угнетателями” [348] в глазах людей, вверенных их попечению. У некоторых правителей уже наблюдаются симптомы того настроения, которое станет обладающим после брюмера, но укоренившиеся навыки, прошлое, темперамент этих людей, трудность их теперешнего положения, – все препятствовало осуществлению их добрых намерений и снова возвращало их в революционную колею.

347

Речь 18 фрюктидора.

348

Доклад об общем положении республики. Aulard, “Etat de la France en l’an VII et en l'an, VIII”, p. 16.