Возвышение Бонапарта

Вандаль Альберт

Фуше ополчился на печать, карая поочередно и те газеты, которые отстаивали якобинцев, и те, которые их ругали; не было декады, когда бы полиция не закрыла незаконно какой-либо газеты и не опечатала станков; тогда газета перекочевывала в другую типографию и появлялась под другим названием, повторяя те же нападки; порой название лишь слегка изменялось; так, например: Друг Законов Пульсье преобразился в Газету Пульсье, друг законов. Журнал: Газета Свободных людей переживала уже третье превращение и называлась теперь просто Газета Людей; редакция и содержание остались те же, только в заглавии одним словом меньше. Правительство, таким образом, вызывало ненависть к себе своим произволом, но не достигало цели: ему не удавалось убедить Париж в своем могуществе; успокоить его, оживить хоть немного.

Париж без настоящей роскоши, без собственных экипажей, без деловых оборотов умирал от истощения и тревоги. В средних, более или менее мыслящих классах наблюдалась какая-то истома, перемежающаяся конвульсивными встрясками, время

от времени нарушаемая оцепенением, что так продолжаться не может, и бессилием что-либо предпринять. Уличных беспорядков не было, но группы рабочих не у дел, тоскливых и угрюмых, по целым дням толкались у ворот Мартина. Разносчики газет надрывались, выкрикивая сенсационные новости, хотя закон разрешал выкрикивать только названия газет, не упоминая о содержании. Полиция напрасно охотилась за ними: “почти невозможно установить нарушение закона свидетельскими показаниями, так как свидетели разбегаются или отказываются подписать протокол. [460]

460

Отчет центрального бюро за вандемьер VI 1-го года. Национальный архив АF IV. Aulard “Paris pendant la r'eaction termidorienne, etc., V, 767.

В театрах, в больших кафе тон задают роялисты. В Тюльерийском саду всегда толпа гуляющих, которые не знают, куда деваться от скуки и для развлечения переливают из пустого в порожнее; сплетники перебегают от одной группы к другой и, сами ничего не зная, предсказывают в ближайшем будущем контрреволюцию или террор; за отсутствием точных данных, воображение разыгрывается вовсю. Порой на перекрестке столкнешься с индивидуумом, который открыто пророчествует восстановление королевской власти; его арестуют и отправят в ссылку; вообще самоубийства, преступления, аресты видишь в большом количестве; вокруг дворца Эгалитэ и других публичных мест поминутно рыщут полиция и жандармы, подстерегая ослушников закона, а в двух шагах оттуда, едва стемнеет, улицей завладевают грабители и мошенники. Однако местами эти улицы, плохо освещенные и небезопасные для прохожих, оживляют звуки музыки, веселые ритурнели, призывающие к танцам; ярко освещенные портики, иллюминированные разноцветными стаканчиками. Время от времени раздаются тяжелые шаги патрулей, они перекликаются между собой; в воздухе звучит: слушай, бе-ре-гись! отряды линейных солдат национальной гвардии встречаются, останавливают безобидных прохожих, заставляют их предъявлять свои охранительные грамоты, но не трогают воров и уличных женщин, оставляют без надзора притоны веселья и разгула; Париж ночью – это нечто среднее между городом на осадном положении и залой публичного бала. [461]

461

Смотри парижские газеты, отчеты центрального бюро, изданные Schmidt т. III и полицейские донесения, хранящиеся в Национальном архиве AF IV.

Париж продолжал вести ту же жизнь, которой он жил с термидора, полную шумных общедоступных развлечений. Театр оставался потребностью для парижан; чтобы уйти от действительности, они искали прибежища в фикции. Обанкротившаяся опера закрылась, но уже готовилась комбинация, благодаря которой она должна была с блеском возродиться из пепла. Другие театры привлекали больше зрителей, чем могли вместить, кишели плохо одетой и шумливой публикой. К услугам парижан было множество развлечений; новые пьесы, с успехом шедшие водевили, Франкони с его цирком, модные гулянья, выставки картин, открытие салона живописи в Лувре, обыкновенно приходящееся на фрюктидор; [462] иногда даже парадные обеды в министерствах, церемониальные визиты, прием послов у Барраса в его замке Гробуа. Не прекращались и революционные праздники, хотя каждый раз возникало опасение, как бы праздник не послужил поводом к беспорядкам. 18 фрюктидора не решились даже устроить примерной маленькой войны, войска маневрировали на Марсовом поле с заряженными ружьями и пушками. [463] Собирались праздновать 1-ое вандемьера, день республиканского нового года, но официальная часть этих торжеств “теперь уже никого не привлекает на Марсово поле, кроме лиц, участвующих в программе”. [464]

462

Весь Париж ходил на эту выставку, проверять эпизод ст. le Ланж, которую Жиродэ изобразил в виде Данаи, осыпанной золотым дождем; это была месть за то, что она не позволила ему написать свой портрет.

463

Brinkman 324–325.

464

Schmidt, “Tableaux de la R'evolution”, III, 426.

В летних развлечениях парижане также не терпели недостатка: никогда они еще не были так многочисленны, разнообразны и блестящи, как при директории. Тиволи иллюминировал свои боскеты, придумывал все новые и новые развлечения; “пиротехнические пантомимы”, спуски аэростатов, прогулки на воздушном шаре, полеты “воздушного флота”; Марбеф и Бирон усердно конкурировали с ним. Марбеф на миг привлек внимание всего Парижа шарлатанством одного изобретателя, который уверял, что он может летать по воздуху при помощи особых приборов. Публика шла смотреть на эти зрелища по привычке и от нечего делать, но увлечения не выказывала. “Все здесь имеет печальный вид; зрелища и собрания, как прежде, многочисленны, и публики, как прежде, много, но веселье и беспечность, отличавшиеся прежде парижан, исчезли без следа”, – пишет госпожа Рейнар, которую муж по приезде из-за границы, несмотря на свое звание министра, повел для развлечения в Тиволи и к Фраскати. [465]

Вечером в Елисейских Полях, блистающих тысячью огней, под гром оркестров гуляет толпа народа; женщины, разодетые, расфранченные, полунагие, под легкой дымкой светлой кисеи, усевшись тесными рядами вдоль большой аллеи, наблюдают за движением экипажей. Женщины из буржуазии ходят в Тиволи с обнаженными руками и шеей, не думая о вечерней сырости, простужаются и умирают через несколько дней. [466] При этой распущенности мод и нравов и душевной неуравновешенности все усилия развлечься и забыться оказывались недостаточными, – веселье не заглушало чувства омерзения в обществе, которому все надоело и опротивело, до него самого включительно. К тому же ежеминутно шел дождь, портя все приготовления к празднику, смывая краски декораций, (прибавляя еще больше уныния в общее настроение, и без того не веселое. В это дождливое лето 1799 года, перемежающееся градами и жестокими ливнями, когда стихали уличные волнения и якобинская агитация, весь город погружался в какое-то мрачное оцепенение.

465

“Lettres de madame Reinhard” 86; Tri'ebault, “M'emoires”, Ill, 27–28.

466

См. Publicists за 20 фрюктидора, случай, рассказанный врачом Ангран, чтобы отучить женщин от нелепой страсти появляться чуть не голыми в наших садах”.

II

Париж отвык от вестей о победах. Однако 1-го вандемьера, в годовщину республики, он был обрадован блестящим военным подвигом: в Голландии Брюн, атакованный англо-русскими войсками близ Бергена, дал им яростный отпор и заставил отступить с большим уроном. Успех этот однако не был решителен: армия герцогства Йоркского, хоть и сильно пострадавшая, держалась стойко, прикрытая своими окопами и плотинами, и даже победоносному Брюну предстояло через несколько дней отступить, очистив Алькмаер, и увести свои войска на другую позицию поближе к Амстердаму.

Все чувствовали, что решительный бой должен разыграться в Швейцарии. Что же делал Массена, с полученными им подкреплениями, с многочисленной армией? Почему он не решил оттеснить Корсакова и Гоца, прежде чем Суворов обойдет его через Готард и прижмет с тылу? Напрасно Бернадот подбодрял и подстрекал его. Директора, в конце концов, решили уволить его в отставку, не оглашая этого сразу. Как вдруг 7-го вандемьера с театра войны прибыл гонец с известием о вторичном взятии Цюриха и выигранном сражении, – на этот раз настоящем большом сражении, крупной победе, одной из самых славных и плодотворных в истории наших войн. Французские войска, переправившись через Лиммат, отбросили русских и заперли их в городе, так что тем с большим трудом удалось спасти свою пехоту, кавалерия же, артиллерия и обоз были потеряны.

12000 врагов были убиты и взяты в плен; кроме того, были захвачены все знамена, 150 орудий, весь боевой материал; для армии Корсакова это был настоящий погром. В тот же день был убит Гоц, и войска его в беспорядке отступили, теснимые Сультом (Soult).

Впечатление было довольно сильное. Давно уже Париж не испытывал такого благотворного волнения. Когда в совете пятисот официально объявили это известие, залы и трибуны огласились радостными кликами, а музыка заиграла “знаменитый мотив Карманьолы”. [467] Искренним друзьям революции будущее казалось теперь несколько менее мрачным, к ним отчасти вернулась надежда: так, значит, это правда, республика еще может быть спасена своими военными доблестями, неустрашимостью своих солдат и талантами своих полководцев.

467

Monteur, заседание 7-го вандемьера.

Победа Массены как бы разрушила злые чары и порвала цепь неудач; в следующие дни приходили все приятные известия, одно за другим; со всех сторон горизонт прояснялся. В Швейцарии Суворов вышел из Сен-Готарда, но тут встретил наши войска, которым теперь уже нечего было бояться со стороны Цюриха. С трудом оттеснив Лекурба, он столкнулся с Молитором; то были битвы великанов. Суворов должен был соединиться с Елачичем в Швице, но на пути туда стоит Массена; точно так же закрыт путь в Глариц, а на Люцернском озере нет австрийских судов, чтобы переправить на другой берег его войска. Обманутый в своих ожиданиях, со всех сторон задерживаемый и гонимый, он блуждает теперь в хаосе гор, в трудном бою с грозной природой. Париж издали с замиранием сердца следит за всеми подробностями этой агонии. По телеграфу передаются неполные, неточные сведения, вызывающие, однако, тревожные надежды; нередко сообщение прерывается под влиянием атмосферических измерений. В газетах напечатан обрывок депеши, приписываемый Массене: “он защищается, как дог, но я держу его крепко”. Сегодня сообщают о гибели Суворова, завтра опровергают это известие. Факт тот, что Суворов ведет отчаянную борьбу и, в конце концов, пробивается; он находит убежище в Куаре, но приводит туда лишь 6000 человек из 24000, лишь остатки армии, и Гельвеция все же является могилой его славы.

Победа под Бергеном оказывается немаловажной по своим нравственным результатам; стремительность республиканцев в этой стычке смутила русских; особенно пострадали они от наших атак и жалуются, что англичане плохо помогали им. В союзной армии, по-видимому, начался раздор; движение ее замедляется, заметны нерешительность, колебание. А вот и наглядные доказательства, трофеи победы; пять неприятельских знамен, присланных Брюном с одним бригадным Командиром; их торжественно проносят по улицам в Люксембург. На Рейне имперские войска выказывают меньше предприимчивости, не так часто атакуют наши посты; армия эрцгерцога Карла иммобилизирована вдоль правого берега. Неприятель везде отступает или останавливается; армия еще раз спасла революцию, спасла ей жизнь, спасла честь; освобождение границ является тем большим облегчением для Парижа, что после него требования крайних партий утратили значительную долю своей силы; нанося с размаху удары русским, австрийцам и англичанам, Массена и Брюн рикошетом разбивали якобинцев.