Вперед и вверх на севших батарейках
Шрифт:
– Давай. Мне не трудно.
Кирилл прячет папку обратно и передает мне пакет с надписью "Marlboro", как кейс с секретными документами - из руки в руку, под столом. А затем, сделав дело, бодро наполняет стопки. У меня же настроение от этой его просьбы окончательно портится. Как ни крути - а напряг.
– Ну, Роман, за удачу!
Чокаемся и пьем. В пол-литровом графине осталось еще раза на два.
– А что в "Галимар" не отдал-то?
– спрашиваю и чувствую в своем голосе раздражение.
–
Роман "Полет на сорванной башне" Кирилл начал писать сразу, как поступил в институт. Писал четыре года. Получив в двух издательствах отрицательные отзывы, решил дать ему год отлежаться. Затем около двух лет перерабатывал. И вот - новая попытка публикации. Через меня.
Закончив жаловаться на жену, интересуется:
– Что сейчас пишешь?
– Да так...
– Откровенничать мне не хочется, но и не ответить не получается.
– Повесть писал... не пошла. Теперь новую начал.
– О чем?
– Как молодой человек приехал в Москву и что здесь увидел.
– А?..
– Лицо Кирилла искажается. На нем - ужас, обида. Я понимаю ведь его "Полет..." о том же самом, и "Полет..." ведь уже создан, обработан и переработан, готов для издания... Спохватываюсь, тороплюсь заверить:
– Да нет, нет, у меня все там будет иначе! Совсем не похоже. Ты что!..
Постепенно, с трудом, пятнами гримаса ужаса исчезает, а рука Кирилла, мелко дрожа, наполняет стопочки.
В последний перед отъездом день созвонился с верстальщиком и отвез ему дискету с набором статей Синявского. Кстати, по пути к метро получил первый в этот день удар. Приемщица стеклотары, помогая выкладывать из сумки мою ежеутреннюю добычу, скорбным голосом сообщила:
– Ликвидировать нас, сынок, собираются.
– В смысле?
– Лужкову не нравится, видишь ли, что торчим на улицах с ящиками своими. Распорядился убрать. Только стационарные пункты оставить.
– Н-да-а...
– вздыхаю и в то же время пытаюсь вспомнить, где есть в округе такой стационар.
– Он что, думает, мне, что ли, приятно так целый день стоять?.. Весь остаток здоровья здесь оставила...
А стационара-то, кажется, рядом нет. Ближайший - на Тимирязевском рынке, а это совсем в другую сторону от моего маршрута. Значит, придется сдавать раз в неделю, по субботам. Значит, неслабое нарушение распорядка жизни...
После верстальщика завернул в институт. Нужно было вернуть октябрьские номера журналов. Продержал их недели две, но так толком ничего и не прочитал - листал, искал, что цепанет. Не цепануло... Преподаватель литературы Ренессанса любил повторять слова Боккаччо - что-то вроде того, что главная задача художественной литературы - развлечь людей. Сперва развлечь, а потом
В библиотеке встреча совсем неожиданная - мой друг и бывший однокурсник Василий. Уж где-где, но здесь увидеть его я не предполагал; его выгнали с третьего курса, и с тех пор он в Лите появлялся раз пять, но восстанавливаться вроде не собирался... А сейчас интеллектуально так стоит у барьера, листает какую-то толстую книгу, и библиотекарша подкладывает ему еще целую стопку.
– Привет!
– скорее изумленно, чем радостно здороваюсь.
– Ты чего здесь?
– Разрешили возобновить учебу, - серьезно и как-то сухо-официально отвечает он.
– Нужно хвосты только досдать.
– Молодец!
– Но это прозвучало насмешливо, и Вася моментом озлился:
– Не все же вам, прытким таким, пенки снимать. Один - в Париж, другой в Берлин. Шустрые вы ребята.
Вася - коренной москвич. Живет в районе Пресни...
С первых же дней знакомства он стал напоминать мне героя фильма "Курьер". Там ведь тоже коренной москвич, вроде что-то прочитавший, вроде размышляющий о жизни, не совсем безмозглый, высокий, симпатичный, но и непоправимо, до крайней степени непутевый... В ранних рассказах Петрушевской тоже много таких типажей.
По-быстрому сдаю журналы. Вася перебирает свои учебники и хрестоматии, внимательно читает содержание.
– Я тебя на улице подожду, - говорю ему.
Он, не отрываясь от книги, кивает.
Потоптался (холодно!) на каменном кособоком крыльце, выкурил сигарету. Достал мобильник, глянул, сколько времени. Третий час... Пока до общаги, пока поем, соберусь - уже вечер. А полседьмого утра - самолет... Глянул через стеклянную дверь на лестницу - Васи нет. Ну и хрен с ним, в самом деле...
В воротах, отделяющих тихий литинститутский дворик от в меру шумной Большой Бронной, столкнулся с ректором.
– Н-ну-с, как оно в Германии?
– спросил он со всегдашней какой-то плутоватой улыбочкой.
– Да... это... не ездил еще.
– Я же, как обычно при встрече с ним, теряюсь, пугаюсь, превращаюсь в провинившегося первокурсника.
– Сегодня в ночь лечу.
– Что ж, удачи! Смотри не опозорь нас.
– Уху... гм... постараюсь... Спасибо.
Разошлись было, но тут мне в спину - второй, после стеклотары, удар:
– Да, дорогой, я к тебе ведь соседа подселяю. Готовься.
– Как - соседа?!
– Так, - он разводит руки, словно бы сам не рад, а вынужден выполнить чей-то приказ, - мест нет совсем. Парень хороший, новый наш преподаватель физкультуры. Не пьющий, - и ректор переходит в атаку: - в отличие от тебя, Роман.
– Я тоже теперь крайне мало пью...
Щетка его усов усмешливо изгибается. Понимаю: от соседушки не откреститься. Чтоб хоть чем-то подсластить неприятность, интересуюсь, почти умоляю: