Вперед и вверх на севших батарейках
Шрифт:
В начале десятого отрываюсь от тетради или компьютера и наскоро готовлю завтрак. Потом надеваю джинсы, свитер, пальтишко и, оглядев напоследок комнату, свою чистую норку, где все вещи всегда там, где надо, с сожалением выхожу.
Меня сейчас повсюду окружает литература. Даже улицы рядом с общагой сплошь литературные: Добролюбова, Гончарова, Руставели, Фонвизина, Всеволода Вишневского. Будто нарочно... И я постоянно вспоминаю надпись в своем синем литинститутском дипломе: "Присуждена квалификация "литературный работник" по специальности "литературное творчество"". М-да, специальность... профессия... Литературный работник, ориентированный на литературное творчество. Ссутуленный, погруженный
Возле магазина канцтоваров палатка с овощами и фруктами. Продавщица вечно насупленная, агрессивная девушка, очень похожая на певицу Земфиру. Прямо один в один... Наверняка она и сама это знает, потому такая всегда отпускает кило картошки или парочку яблок, будто великое одолжение делает. Но бог с ней, с этой неудачливой двойняшкой шоу-звезды (тем более, что из-за ее агрессивности я редко у нее что-нибудь покупаю), - здесь же, рядом с палаткой, располагается приемщица стеклотары.
Круглая, закутанная в бушлат и платки бабулька, в отличие от продавщицы овощей и фруктов, обычно бодра и разговорчива. Вот увидела, что я приближаюсь, узнала, широко, не стесняясь отсутствия половины зубов, разулыбалась. Еще издали поприветствовала:
– Опять одним из первых, милок!
И углы моих губ тоже поползли в стороны - редко в Москве услышишь подобное. Даже хорошо знакомые тебе люди чаще всего здороваются сухо и делово и лишь постепенно к тебе привыкают, входят в приятельскую колею, будто от контузии оправляются. Но, наверное, мы с этой бабулькой так искренне радуемся друг другу потому, что связывает нас короткая, почти ежеутренняя традиция, почти ритуал сдачи-приема бутылок.
– Возьмете?
– для порядка интересуюсь, опуская на асфальт свои сумки.
Бабулька стоит радушной хозяйкой на фоне колонн из пустых пока ящиков. Ее морщинистое лицо от моего вопроса делается испуганным.
– Да а как же?! Чтоб я да у тебя!..
– И торопливо снимает с ближайших колонн два ящика: - Вот сюда вот, милок, коричневые, а сюда вот - зеленые.
Постепенно опорожняю тряпичную сумку. Бабулька, вроде бы помогая, незаметно проверяет пальцами, не поколоты ли у "чебурашек" горлышки. Потом мы считаем. Шестнадцать штук. Бутылка - семьдесят копеек. Мне на ладонь ложатся одиннадцать рублей и двадцать копеек. Мелочь, конечно, - иногда по случаю я выкидываю в каком-нибудь кабаке за одно блюдо пару сотен. Но сейчас, в данный момент, мне почему-то приятно, я рад этим монеткам почти как гонорару.
Двигаюсь дальше. Мимо магазина канцтоваров, где обычно покупаю тетради в сорок восемь листов для очередной повести, дальше - почта, откуда отправляю родителям письма и бандерольки со своими публикациями. Радую, так сказать... По привычке, механически, напеваю:
– Ой, а-абы чё-о. Чё, чё, чё, чё...
Сзади, рядом, под самой спиной, - гудок. Отскакиваю на газон, оборачиваюсь. Меня почти подцепил широкий нос черной "ауди". За рулем симпатичная телка с распущенными желтыми волосами. Даже не глянула в мою сторону, будто смахнула с пути бесполезный мусор. Ползет по тротуару в объезд пробок. Сука. И я кричу ей вслед, тряся кулаком и черной сумкой с бумагами:
– Сука! Тварь поганая! Пидарска!
Крики пролетают на метр-другой и растворяются в окружающем реве и гуле. А черная "ауди" дальше, дальше - ей наплевать...
Руководство издательства - Александр Евсеевич, Георгий Михайлович и Валентин
То ли было раньше. По крайней мере если судить по рассказам руководителей нашего издательства.
Тогда, кажется, все было всерьез, весомее... Они пьют чай и вспоминают о судьбоносных встречах с Хрущевым и Ельциным, в их разговорах поминутно звучат слова "гэбуха", "ГУЛАГ", "Коктебель", "Дубовый зал ЦДЛ", "Твардовский", "Симонов", "диссида", "Солженицын", "Нагибин"... Я сижу в сторонке с версткой будущей тысячеэкземплярной книги, прислушиваюсь, завидую, тут же успокаиваю себя - мол, в их воспоминаниях, как обычно, все приукрашено, спрессовано, а на самом деле это лишь вспышки среди скучноватого полумрака ежедневности. Ведь и в моей ежедневности бывают вспышки...
Еще год с небольшим назад мы занимали три комнаты респектабельного небоскребика на Новом Арбате. Руководство сидело в просторном кабинете за столами, поставленными классически буквой "Т"; мы с Людмилой Николаевной размещались в другом кабинете, а в третьем, окруженные техникой, хозяйничали верстальщик, техред и художник. Но в прошлом октябре подскочила арендная плата, и две комнаты пришлось отдать. Теперь верстальщик и художник трудятся на дому, а работу техреда мы делаем сообща.
В фойе - загроможденность киосками, лотками, ларечками. Шоколад, ксерокопия, моментальное фото, карты для мобильников, копчености, свежая пресса. Слева при входе - окошечко бюро пропусков, по центру - ясное дело охранник-вахтер, справа, скрытая киоском со слоеными пирожками, гранитная плита. Я однажды заглянул за киоск и прочитал: "Вечная память работникам Минпищепрома СССР, отдавшим жизнь за Родину. 1941 - 1945". И два столбца фамилий. Под сотню в общей сложности... Теперь в этом здании (как, впрочем, и в трех других его близнецах-небоскребиках), на всех двадцати четырех этажах, - бюро переводов, магазины сотовой связи, центры китайской медицины, радиостанции, издательства, обувные салоны, юридические услуги, дилерские, риэлторские, ипотечные конторы, турфирмы... Наша комнатка на шестом этаже.
С недавних пор воспоминания, поиск спонсоров на издание книг уступили место у наших "старичков теоретиков" (как называет их Людмила Николаевна) другой теме. Дело в том, что на Александра Евсеевича подали в суд и вот не за горами уже - заседание.
Как-то он давал интервью какой-то газетке. Маленькой, которую в продаже днем с огнем не отыщешь. Тема интервью была вроде такой: "К сожалению, борьба с фашизмом в России - дело семидесятилетних". И там он упомянул о редакторе такой же маленькой, никому не нужной газетки "Славянская правда" Ахатове, назвав его "идеологом русского фашизма". Ахатов обнаружил упоминание это и подал иск об оскорблении своей чести и достоинства и требует теперь сколько-то там тысяч долларов за нанесение морального ущерба... Когда Александр Евсеевич получил извещение, то зачитывал его как сатирическую миниатюру, но чем ближе заседание, тем мрачнее он становится. Тем более, что та газетка, которой он давал интервью, прекратила существование, а Ахатов недавно выиграл подобный же иск у "Новых известий".