Вперед, мушкетеры!
Шрифт:
— А-а… — Учитель взял конверт. — Ну, спасибо… Проходи, проходи, что же ты стоишь?
Впервые за весь разговор Бабкин поднял голову. То, что он увидел, ошеломило его.
Учитель был в рубашке, без пиджака.
— Раздевайся, раздевайся, — улыбался учитель.
Плохо соображая, что делает, Бабкин разделся и машинально проследовал в комнату.
— Садись, раз в гости пришел. Будем чай пить.
Окончательно потеряв дар речи, Бабкин уселся за стол и ничего не понимающим взглядом уперся в колбасу.
Учитель
И снова замер: никто еще не видел, как учитель ест.
Вот он взял вилку, неторопливо положил колбасу в рот.
«Проглотил», — изумился Бабкин.
Внезапно он почувствовал, как подозрительно тихо в комнате, и выжидающе вскинул глаза. Ему показалось, что вот сейчас учитель поставит стакан и скажет:
«Природа Древней Греции, Бабкин, была пышная… климат морской, теплый…»
Но учитель не торопился.
— Ты почему сахар не берешь? — начал он издалека. — Не стесняйся…
— Мне и так сладко, — вздохнул Бабкин и, чтобы скрыть неловкость, стал озираться по сторонам.
В правом углу он неожиданно наткнулся на карту: «Римская империя в I веке нашей эры».
В глазах учителя что-то блеснуло.
— Узнаешь?
— Да… — вяло протянул Бабкин, — узнаю…
«После чая спрашивать будет, — решил он. — Еще бы не узнать! Два месяца долбим эту империю… скорей бы до развала дойти…»
Нашествия варваров Бабкин ждал, как праздника: после него империя распалась…
Отхлебнув чай, он вздохнул: впереди еще было «ослабление». Империя слабела веками… Это могло свести с ума.
Бабкин снова подозрительно взглянул на учителя.
«Размешает сейчас чай да и скажет: „А ну-ка, Бабкин, покажи путь Ксеркса в Грецию“».
С этим вопросом Бабкин столкнулся еще в прошлом году. Тогда, по его мнению, флотилия персидского царя Ксеркса прошла мимо берегов Греции…
Да мало ли о чем можно спросить! Бабкин даже заерзал.
Карта у вас, Павел Сергеевич, какая-то… — начал он неуверенно. — У нас в школе вроде другая… Меня спросить, так я ничего и не покажу…
— Карта та же, — успокоил учитель, — ты приглядись повнимательней.
«Ну и влип», — думал Бабкин, напряженно приглядываясь. На узком Апеннинском полуострове ясно чернел кружок Рима.
— Вон Рим, Павел Сергеевич! — показал вдруг пальцем Бабкин, словно столкнулся с приятной неожиданностью.
— Да! — приветливо откликнулся Павел Сергеевич. — Рим отсюда хорошо виден. Вот Дамаск — тот совсем почти незаметен.
— Да… — промямлил Бабкин, бороздя глазами карту вдоль и поперек, — еле-еле…
— Узнал, значит, школьную карту, — прищурился учитель.
— Да… — опять затянул Бабкин и, внезапно оборвав себя, быстро встал. — Я домой пойду, — хрипло сказал он, — там у меня пример по арифметике, никак разделить не могу… остаток получается…
…На следующий день перед самым звонком Зонтиков
— Наконец-то! — зашептал он оглядываясь. — Я тебя все утро ищу. Сейчас история будет. Куда побежим?
Бабкин нахмурился.
— Знаешь что, — он помялся, — я передумал…
— То есть как? — разинул рот Зонтиков.
Бабкин молчал.
— То есть как?! — В голосе Зонтикова появилась злость. — Что ж ты вчера болтал! «Не пойдем… не пойдем»! — передразнил он.
— Как дам! — замахнулся Бабкин.
Зонтиков отшатнулся.
— Но почему? Почему ты не хочешь? — уже упавшим голосом продолжал он. — Почему?..
Прозвенел звонок, и они вошли в класс. Через минуту появился Павел Сергеевич. Он повесил карту «Римская империя в I веке нашей эры», взглянул на Бабкина и лукаво улыбнулся. Бабкин покраснел и, наклонившись к Зонтикову, тихо прошептал:
— Мы вчера с ним вместе колбасу ели…
Письмо
Никогда снег не пахнет так, как в детстве… А как он пахнет перед Новым годом, когда кончился последний урок второй четверти, уютный урок при электрическом свете, и впереди каникулы, двенадцать долгих прекрасных дней!
Я возвращался из школы и думал: «Как это много — двенадцать дней… Сначала пройдут три дня. Что можно сделать за три дня, даже трудно себе представить. Но это всего лишь три дня, впереди еще целых девять, в три раза больше!»
Минуты две я наслаждался тем, что делил девять на три…
Потом пройдут еще три… нет, два дня. Если три, будет уже половина…
Бесконечно долго тянулась вторая четверть. Последние две недели были особенно тяжелыми: ребята исправляли двойки. И снова мысли мои перенеслись в школу, в класс. Там остались подлежащее и сказуемое, первое из которых надо подчеркивать одной чертой, второе — двумя…
Ничего, ничего — впереди двенадцать свободных дней. Сейчас я приду домой, там тепло и вкусно пахнет. Возьму с этажерки сказки Андерсена и буду читать. Может быть, час, а может, два… Это уж мое дело…
Так думал я, подставляя язык под летящие снежинки.
Придя домой, я сорвал опостылевший шарф и, сунув свой раздутый портфель в темный угол, завалил его ворохом старья. Потом взял Андерсена.
«Снежная королева поцеловала мальчика, и его сердце превратилось в кусок льда…»
Я посмотрел во двор. За окном, как и в сказке, шел снег. Безмолвно синели пушистые сугробы. Вот… сейчас та снежинка превратится в снежную королеву… Несколько секунд я следил за большой снежинкой, примостившейся в углу рамы. Но нет, ничего не произошло.