Вперед, на запад!
Шрифт:
– Стахановки?
– спросил Дружинин.
– Вот и вы также. Получается, если стахановки, значит, не имеешь права защищать родину? Тогда нам ничего не остается - только писать товарищу Сталину.
– А вы почему молчите?
– спросил я третью девушку.
– Она у нас застенчивая.
– Ничего я не застенчивая, а чего зря говорить? Не могут они решать сами - брать или нет. На то есть командование. Пошли, девушки, домой! Лена круто повернулась, но никуда не пошла.
– Ишь ты, - заметил один из наших спутников, - яка бука выискалась. К нам попадешь - живо обломаем!
Лена
– Это вы-то обломаете? Небось, сами впервые летите - все новенькое со склада. И партизан-то, наверное, не видели. Они знаете какие?..
Лена запнулась в замешательстве.
– Какие же?
– улыбнулся я.
Девушка вдруг стала торопливо расстегивать телогрейку. Из внутреннего кармана она вытащила комсомольский билет в картонном переплете, вынула из него небольшую фотографию.
– Вот какие!
– сказала Лена, показывая фотографию. Я узнал нашего партизана Петю Смирнова, геройски погибшего месяца два назад.
– Брат?
– спросил я.
– Нет, я с ним никогда не виделась. Вы не смейтесь, - почти крикнула она, хотя никто из нас и не Думал смеяться.
– Я от Пети только два письма получила, а потом от товарищей сообщение, что погиб смертью храбрых. И хочу, понимаете, ну то есть не только отомстить. Я хочу заменить его, вот...
– А как же вы познакомились?
Вместо Лены ответила Шура:
– Она через посылку познакомилась. Мы, когда в прошлом году на Октябрьские торжества отправляли подарки, захотели партизанам послать. А он, то есть Петя, получил ее посылку и прислал "спасибо" и свое фото - эту вот, значит, карточку.
Выяснилось, что девушки пришли на аэродром из Ногинска - за двадцать с лишним километров, - и мы решили подвезти их на своей машине к фабричному общежитию. По дороге рассказывали им о Пете Смирнове, о его подвигах и геройской гибели.
Приехав, девушки попросили нас минутку обождать. Вскоре они привели к нам знакомиться заспанного секретаря комсомольской организации фабрики. Это была очень милая девушка. Разобрав, наконец, в чем дело, она сказала:
– Они ведь девушки, а не девчонки, должны, кажется, понимать... Фабрика наша вырабатывает шинельное сукно, они втроем одевают сто бойцов каждый день. И я против. И буду до конца, даже перед ЦК комсомола ставить вопрос решительно: не пускать и дать выговор за...
Она не могла определить за что. Мы рассмеялись, она тоже не удержала улыбки. Когда же мы распрощались и уже отъехали, она озорно крикнула нам вслед:
– Ждите, и я, может, к вам прилечу!
Не знаю, удалось ли им стать партизанками или они так до конца войны и одевали солдат, но я не сомневаюсь, что у каждого из нас встреча с этими москвичками оставила на душе хороший, теплый след.
*
На следующий вечер мы вылетели и часов в десять пересекли фронт. Когда подлетали к Брянску, увидели его освещенным. Четко видны были вокзал, фонари паровозов, блестящие рельсы. Пришла, конечно, мысль, что если в шестидесяти километрах от фронта немцы ведут себя так вольно, не соблюдая светомаскировки, то что делается в районе Ковеля, куда нас направляет теперь партия? Там, в глубоком тылу, они, верно, совсем распоясались.
Однако
Я прошел в кабину летчиков. Она освещалась маленькими лампочками многочисленных приборов. Работал автопилот. Командир корабля кричал что-то в ухо второму пилоту, отчаянно при этом жестикулируя. На меня они не обратили внимания.
"Как ведут они машину, как разбираются в направлении?" - думал я. Чувство восторга охватило меня. Какие люди! Мы, партизаны, правда, часто их поругивали: неточно сбросят груз или, того хуже, парашютистов. А сколько ночей дежурили мы напрасно у костров, ожидая их! Но какое нужно мастерство, какая нужна смелость, чтобы лететь ночью (только ночью), в непогоду, и верно определить точку приземления - партизанский аэродром!
Большая группа летчиков гражданской авиации специализировалась в войну на полетах к партизанам. Они доставляли нам боеприпасы, оружие, продовольствие, медикаменты. Они привозили к нам новых боевых товарищей, увозили от нас раненых. Сколько раз выручали они нас в последнюю минуту!
Командир корабля поднялся, увидел меня и сделал большие глаза: "Что это, мол, вы, куда забрались!" Я поспешно отступил к двери. Но командир, огромный, запакованный в меха так, что ничего, кроме глаз, не видно, остановил меня, положив руку на плечо. Я сел на какой-то ящик. Он - рядом. Только я, чувствуя свою вину, хотел сказать, что другие летчики не были так строги, разрешали входить к ним, как командир наклонился к моему уху и произнес одно слово:
– Обратно...
Я не понял, пожал плечами. Он повторил:
– Обратно в Москву. Сигналов все равно не увидим!
И этого человека я только что превозносил до небес, восхищался его мужеством, искусством!.. Я поднялся. Сказал тоже только одно слово:
– Нельзя!
– То есть как это нельзя? Кто здесь командир?
– Я командир партизанского соединения, и мне предписано приказом... Да знаете ли вы, что уже три дня назад мы должны были... Словом, я не обязан вас информировать, даже права не имею. Ваше дело выполнять приказ. Не видны сигналы посадки - выбросимся на парашютах!
– Мы уже пятнадцать минут кружимся над целью. Не видно костров, не видно ракет. Снег. Вы понимаете, что это такое? Здесь нет командиров, кроме меня. Порядок вам известен? Я мог вам и не говорить, узнали бы в Москве.
– Вы говорите - кружимся над целью. Откуда вы знаете?
– На то есть расчет и приборы.
– Прекрасно. Будем прыгать!
– И я поднялся, чтобы отдать приказание своим товарищам.
– Грузы потом сбросите вы!
– оказал я командиру.
– Вы не откроете дверцу. Прекратите!