Вперед, на запад!
Шрифт:
Но настроение у всех было не плясовое. Семен Михайлович понял это и отложил гармошку в сторону.
– Може, и мени чого рассказати?
– Просим, просим, Семен Михайлович!
– Так я расскажу вам. Связи с рассказом Балицкого Григория Васильевича это будто не имеет. А може имеет?
– И он так хитро, с таким задором глянул в сторону Балицкого, что все рассмеялись, а сам Балицкий погрозил ему пальцем:
– Ты не очень-то критикой в мою сторону бросайся. Помни, Семен!
Семен Михайлович махнул рукой и начал:
– Тут касаются хлопцы разных дел. Только одного вопроса не трогают относительно черта. Есть черт,
Лег я под вечор у нашей штабной палатки на сено. Один глаз у меня спит, а другой, как то по партизанскому неписанному уставу положено, кругом поглядывает. И видит мой глаз, что со стороны звезд, с самого неба, приближается то ли сторож в тулупе, то ли бычок-трехлетка, ряженый в сочельник под дьячка. Движется та фигура прямым маршрутом ко мне, опускается возле самой моей головы, садится на корточки и начинает вопросы пытать, чисто анкету заполняет:
– Вы - Тихоновский?.. Семен Михайлович Тихоновский из Корюковки?.. В милиции служили?
– Э, - думаю, - что ж это творится, с воздуха прибыл, документы не показывает, подумаешь, инспектор выискался! Хотел хлопцев кликнуть, а язык будто прирос. Лохматый этот смеется.
– Я, - говорит, - черт. Буду вас, гражданин Тихоновский, в таком положении держать, пока мы не придем к соглашению.
– А я в вас, чертей, не верю. Ни в чертей, ни в богов, ни в ангелов!
А черт до самого уха мого притиснулся, жаром дышит и такие начинает речи:
– Семен Михайлович, меня сюда командировали до вас, поручено выяснить три вопроса. Поскольку Гитлер доводится деверем самому сатане, то он, сатана значит, лично заинтересован в развертывании стратегического успеха его войск. А вы, партизаны, в этом деле ему сильно мешаете. Формы вы не носите, и бес вас знает, откуда беретесь. И что ни месяц, вас все больше. Так вот это и есть первый вопрос: откуда вы беретесь?
Слухайте дале. Другой вопрос (тут черт полез куда-то в свою мохнатую шкуру, сверился с бумажкой): что такое партизанская отвага и как с нею бороться? И третий вопрос (опять черт глянул в свою шпаргалку): чего вы, партизаны, ищете и что считаете за счастье? Ответьте, Семен Михайлович, на эти три вопроса и требуйте себе какой хотите награды.
"Ах, - думаю, - шпион ты проклятый. Да неужели ж ты и вправду считаешь, что я отвечу на твои вопросы. Да ты режь меня, жги - слова тебе не скажу. Ты и не черт совсем, а новейшее приспособление вражеской разведки!" Думаю так, а против воли в мозгу отвечаю на его вопросы. Языком не шевельнул, только в уме.
Что беремся мы из народа за счет его сознательности. И с каждым месяцем больше нас потому, что сознательность растет, а партия нас организует. И за счет молодежи подрастающей, вроде вас, тоже увеличиваются отряды. Так я думаю. Но молчу. Черт впился в меня зеленым, как в радиоприемнике, глазом и подгоняет: "Говори, говори!" А я ничего не говорю, а только про себя думаю.
Вот и другой вопрос, насчет отваги партизанской. Это, думаю, страданье народное, и боль детей и женщин, и пожары. Черт смотрит на мене, и в глазу его вижу уголочек совсем тоненький становится, как в ту секунду, когда станцию нужную поймаешь. "Говори, говори", - толкает он меня под бок.
А моя мысль работает уже над третьим вопросом, насчет того, что ищем мы, партизаны, и что считаем за счастье. "Чего мы ищем, ясно - свободы от фашистского угнетения, от оккупации, от
Смотрю, - в глазу моего черта уголок расширился до ста восьмидесяти градусов. Что означает: потерял он станцию и ничего больше не слышит, не понимает.
– Эх, - говорит он, - дал ты мне, Семен Михайлович, ответы на все три вопроса, только не знаю, как эти ответы буду докладывать нашему чертячему штабу.
– Не говорил я ничего, брешешь ты!
Горько он так рассмеялся и копытом махнул.
– Не знаешь ты, Семен Михайлович, нашей техники. Мне голоса твоего не надо. Я все и так услыхал. Только ответы твои совсем не секретные и ничем штабу нашему не помогут.
Я тут соображаю: "А и в самом деле, какие секреты я открыл! Нехай знает бесово отродье, что партизанская армия - непобедима!"
Черт продолжает:
– Хоть и не годны мне твои ответы и не порадуют они сатану, только ты задание выполнил честно и можешь требовать награды.
Ничего мне от тебя не надо, пошел к черту!
Хитрая такая улыбка вытянулась у него от уха до уха и зашептал он:
– Я тебе одну тихую награду дам. Никто и не узнает, а тебе та награда будет для души, как масло для машины... Слухай, Семен Михайлович. Дам я тебе такую награду: будут тебя отныне все только хвалить. И начальство, и товарищи. Никогда тебя никто ругать не станет, никто про тебя слова дурного не скажет, и будешь ты до самой своей смерти освобожден от критики и самокритики. Такая будет ровная и тепленькая жизнь, что все, на тебя глянув, станут радостно улыбаться...
Тут я задумался. "Плохо ли? И мне приятно, и другим не вред. Что ни сделаю - все хорошо. Трезв ли, пьян ля, поздно ли до дому пришел - жинка всегда с улыбкой встретит. Товарищи ласковы ко мне. Эх - хороша жизнь!". Только так подумал - черт, готово дело, смекнул: "Будь по-твоему!" - И вскочил, чтобы улететь.
Но тут, в самый последний момент, ухватил я его за копыто. Вцепился что есть силы и ору: "Отдай обратно мое желание. Ничего от тебя, вражья сила, не хочу!" Трясу его, трясу, аж рука заболела. А почему требую обратно? А потому, дорогие товарищи, я спохватился, что страшно мне вдруг стало: как же я, если меня никто ругать, никто критиковать не будет, как же тогда узнаю, правильно сделал, угодно для народу или совсем напротив? Если меня только хвалить да гладить, - превращусь в куклу, которая хоть и улыбается постоянно, а ее кто хочет, тот туда и ставит и кладет. Хитрый тот был черт, хотел меня лишить самой что ни на есть жизненной силы критики и самокритики. "Эй, - требую, - отдай мое желание! Отдай, гад, отдай, пока цел!" - и трясу, трясу чертово копыто.
Проснулся я от крика:
– Ты что, Семен, с ума спятил!
Открываю глаза, вижу - командир стоит.
– Ты чего, - говорит - палатку трясешь? На головы нам свалить хочешь?..
Я, оказывается, в стояк палатки вцепился и что есть силы трясу. Ничего со сна не понимаю. Хотел, когда очухался, рассказать про командировочного черта - не решился: а вдруг командир скажет: "Что это у тебе, Семен, у коммуниста, сны таки дурны?!"
А он меня ругает, а он меня чистит:
– Ты что, пьян напился? Нашел место спать... Да ты знаешь, что это сено Адаму положено, он тебя уже целый час будит - не добудится!