Вперед, на запад!
Шрифт:
...Подходя к хутору Дрынь, мы услышали музыку: гармошка, кларнет и бубен. Это хуторяне справляли свадьбу. Но странное дело - на свадьбе одни старики.
– Где же молодые?
– спрашивают партизаны.
Оказывается, кто-то принес слух о том, что Немцы приближаются к хутору, и молодые спрятались в лесу.
Узнав, что в хутор пришли партизаны, они вернулись из лесу: жениху лет девятнадцать и семнадцатилетняя невеста.
Наш начхоз выделил в подарок новобрачным несколько тарелок, вилки, ножи, две подушки, одеяло и в добавок к этому килограмма полтора соли, соль здесь большая ценность, - плитку шоколада из госпитального
Поздравили молодых, понемножку выпили, началось веселье.
Но долго веселиться мы не могли. Через час двинулись дальше.
*
На пути в район Ковеля мы сменили несколько проводников. Одним из них был благообразный Старичок Фома Довжик. Старичок этот запомнился мне тем, что ходил он очень быстро и при этом совершенно бесшумно. Запомнились и его белая бородка, бесцветная домотканная рубашка, плетеный из лыка светлый поясок, светлые, чистые лапти и две пары запасных, висевшие на пояске. Лицо у него было румяное, глазки маленькие, веселые. Казалось, он все знает, все понимает. И когда слушает тебя, по-птичьи наклонив голову, ждешь - сейчас подмигнет и скажет: "Я, дорогой мой, все це давно пройшов!"
Случилось как-то, усомнился Фома, правильно ли ведет отряд, и мигом забрался на высоченную сосну. Было ветрено, верхушка сосны раскачивалась, а Фома держался одной рукой, другую прижал ребром ладони ко лбу, всматриваясь вдаль. Спустился он еще быстрей - будто съехал по стволу, отряхнулся и пошел своей мягкой походкой.
– Ну что сапог?
– говаривал он.
– Тяжко и ногу трет. А скилько на сапоги грошей надо. Я, колы молодым був, сам мечтал - обуюсь в сапоги. А як стал розум во мне появляться, понял - нема ничего в тех сапогах доброго. Лаптя да валеночки - от то обувка! Я б и солдат усих в лапти обул: легко и дешево!
– потом добавлял громким шепотом, прикрывая ладонью рот: - Правду сказаты - не було у мене николы грошей на чеботы...
– Где семья твоя, Фома?
– спрашивали партизаны.
Он отвечал спокойно, с улыбкой:
– Маты вмерла, батьку в революцию гайдамаки вбыли. Потим польски паны прийшли. Я робыл, робыл, а грошей все нема, хатыны своей нема, подушки нема. Наволочку сшил, а пера за двадцать пять рокив на подушку не накопил. Яка девка на соломе спать со мной пойдет? Нема в мене семьи, бобылем живу. Так воно легше. Люблю легку жизнь!
– А хотелось тебе, Фома, жениться? Деточек своих иметь?
– Ну, а як же. Кому цьего дила не охота! Тилько заробыть на подушку да на хатыну не смог... Вот, когда тут в 1920 роци Буденный проходил, говорили его комиссары народу: "Ждите, скоро у вас радяньска влада буде то счастье для бидняка та наймыта". Вот и думал я - приде радяньска влада - женюсь!
– А ты слышал, Фома, что Красная Армия наступает, гонит немца вовсю, скоро будет здесь. Теперь-то уж она Советскую власть установит на веки вечные.
– Це дуже добре. От тогда мени, може, хатыну дадут. От тогда и женюсь!
– Ты ж старый уже, Фома.
– Ни. Я не старый. Я хоть белый, а крепкий. Я себя сберег!
Вот этот самый Фома Довжик как-то вечером на проверке подошел ко мне. Выражение лица у него было смущенным и встревоженным.
– Тут таке дило, таке дило... Мени нужно...
– он осторожно огляделся: не подслушивает ли кто, потом махнул рукой, но и после этого не сразу начал.
– Це в моей жизни первый раз. Николы я в
Я понял, в чем дело и что смущает Фому, спросил его, о ком идет речь:
– Местный человек?
– Их двое, товарищ генерал.
Я подумал, что Фома заметил лазутчиков, которые сидят где-нибудь в кустах, ждут удобного случая, и рассердился на него за то, что он теряет время.
– То зовсим не местны люди, - зашептал Фома.
– То ваши стары партизаны. И таки воны с виду гарни, та добры - николы б не казал, шо воны другого классу.
– Как, как?
– Кажу другого воны классу - куркули, чи паны.
– Фамилии их знаешь?
– Перший Гриша - молодой, высокий такий. Другий - Василь Петрович товстый. Земляки воны. Оба черниговские...
– Где они, в каком батальоне?
– Оба из батальону Лысенко. В одной со мною палатке. Тот высокий, Гриша, - минометчик, а товстый в хозчасти робит.
Я начал догадываться, о ком говорит Фома. Но, если это действительно те ребята, о которых я думал, - тени сомнения-не вызывали они у меня. Старые наши партизаны, оба награждены. Гриша был тяжело ранен, лечился в Москве, потом вернулся к нам, бригадир колхоза, Василий Петрович - кузнец из соседнего колхоза...
– Воны, - многозначительным полушепотом продолжал Фома, снова с тревогой оглядываясь, - тилько кажутся крестьянской праци люди и так просты: "Фома друг, Фома хороший человек, сидай, Фома, с нами вечерить. А вчера в ночи...
Фома говорил длинно, подыскивал выражения, запинался. Некоторые слова ему было трудно произносить. Не стану приводить его рассказ целиком. Существо же заключалось вот в чем.
Прошлой ночью, после большого перехода, впервые расставили мы палатки и легли спать по-человечески. Василий Петрович, о котором говорил Фома, человек обстоятельный, натянул палатку из парашюта, раздобыл сена, позвал своего дружка Гришу и, так как в палатке оставалось еще место, пригласил и Фому.
Повечеряли, легли, поговорили о том о сем. Фома заснул. Но через час проснулся. Слышит - ребята все разговаривают. Хотел вступить в разговор, но, услыхав несколько слов, решил лучше помолчать, притвориться спящим.
– Лежу, слухаю и прямо зло бере: ах бисово отродье, куркули проклятые, пробрались до радяньских партизан...
Я вызвал двух названных Фомой товарищей. Они уже позабыли свой ночной разговор - так мало значения ему придавали. Но слово за словом вспомнили. И Фома подтвердил.
– Так воно и було.
Перебирали они довоенную свою жизнь. В тот момент, когда Фома проснулся, Василий Петрович говорил:
– Полетела наша жизнь и вернется ли когда такая? А хорошо жили, дуже гарно! Вспомни-ка, Гриша...
– Вы, Василий Петрович, крепче жили, но и нам, конечно, грех жаловаться...
Так начался этот разговор. Что могло в нем вызвать подозрение?
Василий Петрович вспомнил, как его сын Мишка извозил на мотоцикле два костюма, Гриша посетовал на то, что перед войной купил фотоаппарат, а проявлять снимки не успел научиться, и новую железную крышу не успел покрасить, пожаловался на свою жинку - ругала его, что он много денег тратит на книги, а сама сколько извела их на крепдешин, чулочки, туфельки...