Вперед в прошлое 3
Шрифт:
Но, уже выбегая с площадки, где обосновались, оптовики я увидел, как мои беспризорники — Светка, Ваня, Бузя и Роза — кого-то колошматят, а им помогает толстая тетка и дряхлая бабуля. Они окружили жертву и лупили ее ногами. Тетка обрушивала сверху сумку, и кто ни подходил, чтобы их отогнать от избиваемого, оставлял это дело. Видимо, сильно провинился чувак.
Я тоже решил не заморачиваться, но, когда оббежал кучу-малу, понял, почему сразу не заметил того, кого они бьют: это был ребенок, свернувшийся калачиком и закрывающий голову руками. Били его не как
Убьют ведь!
Черт, нет покоя грешнику! И вместо того, чтобы идти на остановку и ехать домой, я рванул к ним. С разгона отшвырнул Бузю, оттолкнул жирную тетку и заорал:
— Рехнулись! Сесть захотели?! Вы же его убьете!
Роза и Света отошли, а бабка продолжила остервенело бить мальчишку по патлатой голове, и в волосах уже появилась кровь. Я вырвал у нее трость и отшвырнул в сторону.
— Что ж вы творите!
Старуха вызверилась на меня:
— Ишшо один нашелся! Защищает тут шваль всякую!
Бабка попыталась пнуть мальчишку ногой, но я вклинился между ними и выставил руки.
— Остановитесь!
Мальчишка лежал, ткнувшись лбом в асфальт. Ребра его вздымались. Жирная тетка с ненавистью посмотрела на меня.
— Люди вы или нет? — прошипел я, глядя ей в глаза.
— Он Семена съел! — запричитала старушка и залилась слезами. — Семочка мой, такой красивый мальчик был! Такой ласковый!
— Он людоед? — От осознания я похолодел. — У вас есть доказательства?
Бузя за спиной заржал, Светка тоже захохотала, и ее смех, колокольчиком звенящий над избитым до полусмерти мальчишкой, сплевывающим черные сгустки крови, звучал хуже скрежета ногтя по стеклу и выворачивал душу.
— Он живодер, — объяснила Роза и обратилась к мальчишке: — Шоб тебя тут не было, тварь!
— Он убивает ради удовольствия? — уточнил я, уже жалея, что вмешался.
— Хрен его знает, — проворчал Бузя.
Толстую тетку отпустило, и она побрела прочь, а вот бабулю не отпускало, она подобрала свою трость и выжидала, когда мы уйдем, чтобы наброситься на жертву и добить.
Мальчишка поднялся на локтях, сплюнул кровь и прохрипел:
— Я не живодер. Просто хотелось жрать.
Роза указала на него пальцем и повторила, удаляясь:
— Увижу — прибью, понял?
Я сел на корточки рядом с мальчишкой. На вид ему было лет одиннадцать-двенадцать. Грязные штаны на размер меньше, рваная заляпанная футболка. Но не было в нем того, что я замечал в других беспризорниках — какой-то заморенности, рахитичности. Этот парень был крепок и широк в кости.
— Так чего голубя не прибил? — спросил я, поглядывая на бабку. — Их же вон сколько.
Мальчишка сел, прижав колени к животу и закрыв лицо волосами — слишком длинными для беспризорника, те стараются бриться наголо, чтобы вши не плодились.
Ответа на вопрос я не получил, благодарности тоже. Надо было как-то разруливать ситуацию и идти домой, но и бросать пацана нельзя — заклюют, человек все-таки.
— Ты идти сможешь? — спросил я. — Дышать
Все так же не поднимая головы, мальчишка вдохнул-выдохнул, тряхнул патлами — мол, нет.
— Тогда пошли, тебе тут опасно оставаться.
— Какое тебе до меня дело? — злобно бросил он, наконец вскинул голову, и я сглотнул, подавил желание отшатнуться: его левая половина лица была, как у Фредди Крюгера, глаз тоже пострадал, помутнел. Шрам от ожога оттягивал уголок рта, и казалось, что мальчишка усмехается. — Пусть бы уже убили наконец!
Уцелевший глаз, синий, как подсвеченный кусочек льда, полыхал яростью. Нос мальчика, как и губы с подбородком, от огня не пострадал, и геометрия лица не нарушилась.
— Не убил голубя потому, что за ободранного кота узбек дает двести рублей, ясно? А я не только голубей жрать хочу. Где я еще деньги возьму с такой рожей?
Мальчишку трясло то ли от ярости, то ли он пережитого. Действительно если попрошайничать, будут шарахаться. Ну, или кривиться и подавать, отворачиваясь… Так себе выбор.
— Какое мне дело, — проговорил я, задумчиво потирая подбородок. — Помочь захотел.
Мальчика перекосило.
— Мне?!
И вот теперь мне стало страшно, я не нашелся, что сказать. И ведь правда ему две дороги — на тот свет или в маньяки. В наше время можно было бы сделать пластику, пересадить хрусталик, в девяностые никто никому не нужен и здесь точно не делают таких операций. И если у симпатичного приветливого сиротки есть шанс попасть в семью, то обезображенный мальчишка никому не нужен. В детдоме его, скорее всего, травили, вот он и подался в бега, и теперь один против всего мира. Чем сильнее ударят, тем больнее захочется ответить. Так будет, пока он не сломается окончательно или не лишится разума и правда не начнет убивать слабых ради удовольствия.
— Тебя как зовут? — спросил я, просто чтобы сбить его с волны.
— Ян.
— Так можешь идти? — Я протянул руку. — Давай отсюда уйдем.
Мальчик, кривясь, поднялся сам. Остановился, покачиваясь, и у него расфокусировался взгляд. Похоже, сотрясение все-таки есть. Потому я подставил плечо, но Ян не стал на него опираться.
Мы направились не к остановке, а по пригорку куда-то вверх, мимо частных домов, а я лихорадочно думал, куда бы его пристроить хоть на время. Мои беспризорники заклюют, да и чувствуется, что это интеллектуально развитый ребенок. К друзьям вести опасно — вдруг он все-таки способен убить или покалечить?
— Когда это случилось? — Я провел по своему лицу.
Думал, Ян промолчит или огрызнется, но он поделился, волосами закрыв обезображенную щеку:
— В декабре. В доме начался пожар, и меня придавило бревном из крыши, сестру тоже придавило, но больше, и она сгорела.
— А мать?
— Побежала спасать котов. Не нас — котов! Тоже сгорела. Меня пожарные достали.
— И ты мстишь котам? — осторожно поинтересовался я.
— Коты, куры, голуби… Мне за котов платили — что непонятного? Платили бы за голубей — бил бы голубей.