Вперед в прошлое 5
Шрифт:
Но сейчас я был взрослым, в то же время оставаясь собой. Почему бы не поговорить с ними на равных?
«Молодежные группировки берут с нас дурной пример». Вот только с нас будут брать правильный пример, но откуда дрэку это знать? Я поднялся, вдохнул-выдохнул и начал издалека:
— Когда рождаемся, мы не выбираем родителей. В школе не выбираем одноклассников, мы попадаем в коллектив, в котором нам предстоит учиться десять лет. По сути, класс — это наша вторая семья. Мне хочется приходить в школу и чувствовать себя в безопасности.
Чуть повернувшись, я скользнул взглядом по собравшимся, заглянул каждому в глаза и даже в глубине души Чумы-старшего нашел отклик. Конечно, всем хочется нормально учиться, а не приходить на ринг каждый день.
— Мне не нравится, когда обижают нашу учительницу, она этого не заслужила. Да и любой из одноклассников не заслужил, но это происходит постоянно. Мне хочется приходить сюда, как домой… — Я развел руками. — Но не все этого хотят. Кто-то хочет доминировать любой ценой. Вот и все, что я хотел сказать.
Леонид Эдуардович не удержался и зааплодировал. Встал и продолжил мою мысль:
— Это правильно. Свою школу и свой класс я вспоминаю с грустью. Я не мог дождаться, когда снова сентябрь и — школа, друзья. Мне дико наблюдать, как страдает мой сын, как ему не нравится ходить в свой класс.
Илья потянул его за руку, шевельнув губами:
— Па! Ну хватит!
Для многих подростков, да и для меня не так давно, просто в силу мировосприятия, учитель — не помощник, а полицай. Нас могли не понять, хотя помощь Елене Ивановне поддерживали, потому что она молоденькая, красивая и своя в доску.
Мои родители молчали, мать Минаева вроде успокоилась и воспрянула — дошло, что ее сын бьется на стороне света. Если бы директор не был на своем месте, я попытался бы поговорить с ним как с мужиком — наверняка он все понимает, но положение требует быть карающей дланью. Если драться запрещено, все должны быть наказаны, вне зависимости от того, кто прав.
— Илья Каретников, — продолжил директор. — Тебе слово.
Краснеющий Илюха — зрелище редкое и малоэстетичное. Он покрывался пятнами, словно хотел заплакать, и у него багровел нос.
— Мне нравится, как сказал Павел, — отчеканил он, вставая. — Мне добавить нечего.
Потом высказался Меликов, как самый проблемный из нас.
— Геннадий Константинович, я это… Мы, короче, — он потер кровоподтек на щеке. — Мы пошли на трубы, чтобы наших не побили. Проверить. — Рамиль покосился на отца — сурового толстого мужика, похожего на падишаха из сказки. — Мы не хотели прям все драться… Короче, я согласен с Мартыновым.
Когда ему предоставили слово, Чабанов прогудел:
— Поддерживаю Павла. Надо помогать друг другу.
Его родители относились к провинности сына лояльно и не просто не нервничали, а, похоже, гордились Димоном. Я их видел на выпускном в девятом классе и не запомнил, а сейчас рассмотрел: отец — высокий, безгубый, но большеротый мужчина с суровым квадратным лицом, увенчанным ушами-локаторами,
Ну а стеснительный Минаев вскочил, брякнул:
— Я за правду. — И сел на место.
Все они понимали, что прямо выкатывать претензии Чуме — на языке гоп-команды — западло. Не делают так, не подписывают взрослых. Но каждое неловкое слово друзей было… осязаемым, теплым, и холод у меня за грудиной сменялся теплом. Никогда, ни разу в жизни я не ощущал, что настолько не один! И это, черт побери, до одури здорово!
Директора наши ответы не порадовали, он рассчитывал, что мы начнем ябедничать и оговаривать Чуму, потому он прищурился и прошипел:
— Какое странное единодушие! Вы состоите в сговоре?
Вопрос адресовался мне, я встал и ответил:
— Нет, мы просто дружим, а друга в беде бросать нельзя. Разве это неправильно?
Директор махнул рукой и отвернулся, ему нечего было возразить. Пришла очередь беспредельщиков отвечать за свои деяния. Дрэк поднял Барика. Он потупился и проблеял:
— Извините, пожалуйста, я больше так не буду.
— Что не будешь? — рыкнул его отец, занес руку для удара, но сжал кулак.
— Начинать драку. Я был неправ, что наехал на Меликова.
— И-и? — протянула Елена Ивановна со злорадством. — Что дальше? Что ты должен сделать, а?
Пожевав губами, будто старик, Барик проблеял, глядя в пол:
— Рамиль, извини меня.
Меликов сделал вид, что не услышал. Борецкий-старший, сжал переносицу пальцами, на его лице была такая боль, словно это его подвергают унижению.
— Дома поговорим, — процедил он, и у Барика затряслась рука, которой он опирался на парту.
Плям, для родителей и учителей Вовка Городков, оказался на удивление красноречивым. Приложив руку к сердцу, он горячо произнес:
— Мне очень жаль, что так получилось. Больше не повторится.
— Как получилось!? — рявкнул директор.
— Что… — он покосился на Барика виновато, — что не попытался отговорить товарищей от неправильных поступков.
По сути, он открестился от гоп-команды, и получит за это. Ему не позавидуешь: бабушка старенькая, ей нервничать нельзя, и видно, что он ее жалеет. А с другой стороны — кореша и коллективная ответственность.
Вообще ситуация странная, каждый оказался меж двух огней: родители с одной стороны, друзья — с другой. Аргументы и оправдания, которые приняли бы одноклассники, для взрослых прозвучат, как вызов. То, что хотели бы услышать взрослые, для одноклассников будет выглядеть как жалобы и стукачество.
Неопрошенным остался только Карась, директор нехотя предоставил ему слово. Я еще раз обернулся и посмотрел на приличную в меру ухоженную светловолосую женщину, мать Карася. Вот уж родила царица в ночь… Причем природа дважды продемонстрировала свой черный юмор: дочурка у нее — крокодилица и та еще оторва.